Единицы дискурс-анализа. Структура дискурса

Содержание статьи

ДИСКУРС (фр. discours, англ. discourse, от лат. discursus "бегание взад-вперед; движение, круговорот; беседа, разговор"), речь, процесс языковой деятельности; способ говорения. Многозначный термин ряда гуманитарных наук, предмет которых прямо или опосредованно предполагает изучение функционирования языка, – лингвистики, литературоведения, семиотики , социологии, философии, этнологии и антропологии.

Четкого и общепризнанного определения «дискурса», охватывающего все случаи его употребления, не существует, и не исключено, что именно это способствовало широкой популярности, приобретенной этим термином за последние десятилетия: связанные нетривиальными отношениями различные понимания удачно удовлетворяют различные понятийные потребности, модифицируя более традиционные представления о речи, тексте, диалоге, стиле и даже языке. Во вступительной статье к вышедшему на русском языке в 1999 сборнику работ, посвященных французской школе анализа дискурса, П.Серио приводит заведомо не исчерпывающий список из восьми различных пониманий, и это только в рамках французской традиции. Своеобразной параллелью многозначности этого термина является и поныне не устоявшееся ударение в нем: чаще встречается ударение на втором слоге, но и ударение на первом слоге также не является редкостью.

Наиболее отчетливо выделяются три основных класса употребления термина «дискурс», соотносящихся с различными национальными традициями и вкладами конкретных авторов.

К первому классу относятся собственно лингвистические употребления этого термина, исторически первым из которых было его использование в названии статьи Дискурс-анализ американского лингвиста З.Харриса, опубликованной в 1952. В полной мере этот термин был востребован в лингвистике примерно через два десятилетия. Собственно лингвистические употребления термина «дискурс» сами по себе весьма разнообразны, но в целом за ними просматриваются попытки уточнения и развития традиционных понятий речи, текста и диалога. Переход от понятия речи к понятию дискурса связан со стремлением ввести в классическое противопоставление языка и речи, принадлежащее Ф. де Соссюру , некоторый третий член – нечто парадоксальным образом и «более речевое», нежели сама речь, и одновременно – в большей степени поддающееся изучению с помощью традиционных лингвистических методов, более формальное и тем самым «более языковое». С одной стороны, дискурс мыслится как речь, вписанная в коммуникативную ситуацию и в силу этого как категория с более отчетливо выраженным социальным содержанием по сравнению с речевой деятельностью индивида; по афористичному выражению Н.Д.Арутюновой, «дискурс – это речь, погруженная в жизнь». С другой стороны, реальная практика современного (с середины 1970-х годов) дискурсивного анализа сопряжена с исследованием закономерностей движения информации в рамках коммуникативной ситуации, осуществляемого прежде всего через обмен репликами; тем самым реально описывается некоторая структура диалогового взаимодействия, что продолжает вполне структуралистскую (хотя обычно и не называемую таковой) линию, начало которой как раз и было положено Харрисом. При этом, однако, подчеркивается динамический характер дискурса, что делается для различения понятия дискурса и традиционного представления о тексте как статической структуре. Первый класс пониманий термина «дискурс» представлен главным образом в англоязычной научной традиции, к которой принадлежит и ряд ученых из стран континентальной Европы; однако за рамками этой традиции о дискурсе как «третьем члене» соссюровской оппозиции давно уже говорил бельгийский ученый Э.Бюиссанс, а французский лингвист Э.Бенвенист последовательно использовал термин «дискурс» (discours) вместо термина «речь» (parole).

Второй класс употреблений термина «дискурс», в последние годы вышедший за рамки науки и ставший популярным в публицистике, восходит к французским структуралистам и постструктуралистам, и прежде всего к М.Фуко , хотя в обосновании этих употреблений важную роль сыграли также А.Греймас, Ж.Деррида, Ю.Кристева; позднее данное понимание было отчасти модифицировано М.Пешё и др. За этим употреблениями просматривается стремление к уточнению традиционных понятий стиля (в том самом максимально широком значении, которое имеют в виду, говоря «стиль – это человек») и индивидуального языка (ср. традиционные выражения стиль Достоевского , язык Пушкина или язык большевизма с такими более современно звучащими выражениями, как современный русский политический дискурс или дискурс Рональда Рейгана ). Понимаемый таким образом термин «дискурс» (а также производный и часто заменяющий его термин «дискурсивные практики», также использовавшийся Фуко) описывает способ говорения и обязательно имеет определение – КАКОЙ или ЧЕЙ дискурс, ибо исследователей интересует не дискурс вообще, а его конкретные разновидности, задаваемые широким набором параметров: чисто языковыми отличительными чертами (в той мере, в какой они могут быть отчетливо идентифицированы), стилистической спецификой (во многом определяемой количественными тенденциями в использовании языковых средств), а также спецификой тематики, систем убеждений, способов рассуждения и т.д. (можно было бы сказать, что дискурс в данном понимании – это стилистическая специфика плюс стоящая за ней идеология). Более того, предполагается, что способ говорения во многом предопределяет и создает саму предметную сферу дискурса, а также соответствующие ей социальные институты. Подобного рода понимание, безусловно, также является в сильнейшей степени социологическим. По сути дела, определение КАКОЙ или ЧЕЙ дискурс может рассматриваться как указание на коммуникативное своеобразие субъекта социального действия, причем этот субъект может быть конкретным, групповым или даже абстрактным: используя, например, выражение дискурс насилия , имеют в виду не столько то, как говорят о насилии, столько то, как абстрактный социальный агент «насилие» проявляет себя в коммуникативных формах – что вполне соответствует традиционным выражениям типа язык насилия .

Существует, наконец, третье употребление термина «дискурс», связанное прежде всего с именем немецкого философа и социолога Ю.Хабермаса . Оно может считаться видовым по отношению к предыдущему пониманию, но имеет значительную специфику. В этом третье понимании «дискурсом» называется особый идеальный вид коммуникации, осуществляемый в максимально возможном отстранении от социальной реальности, традиций, авторитета, коммуникативной рутины и т.п. и имеющий целью критическое обсуждение и обоснование взглядов и действий участников коммуникации. С точки зрения второго понимания, это можно назвать «дискурсом рациональности», само же слово «дискурс» здесь явно отсылает к основополагающему тексту научного рационализма – Рассуждению о методе Р.Декарта (в оригинале – «Discours de la méthode», что при желании можно перевести и как "дискурс метода").

Все три перечисленных макропонимания (а также их разновидности) взаимодействовали и взаимодействуют друг с другом; в частности, на формирование французской школы анализа дискурса 1970-х годов существенно повлияла публикация в 1969 французского перевода упомянутой работы З.Харриса 1952. Это обстоятельство дополнительно усложняет общую картину употребления термина «дискурс» в гуманитарных науках. Кроме того, следует иметь в виду, что этот термин может употребляться не только как родовой, но и применительно к конкретным образцам языкового взаимодействия, например: Длительность данного дискурса – 2 минуты.

Основное внимание в настоящей статье будет уделено использованию понятия «дискурс» в лингвистике.

ПОНЯТИЕ ДИСКУРСА В ЛИНГВИСТИКЕ

Как уже отмечалось, термин «дискурс», как он понимается в современной лингвистике, близок по смыслу к понятию «текст», однако подчеркивает динамический, разворачивающийся во времени характер языкового общения; в противоположность этому, текст мыслится преимущественно как статический объект, результат языковой деятельности (см . ТЕКСТ). Иногда «дискурс» понимается как включающий одновременно два компонента: и динамический процесс языковой деятельности, вписанной в ее социальный контекст, и ее результат (т.е. текст); именно такое понимание является предпочтительным. Иногда встречающиеся попытки заменить понятие дискурса словосочетанием «связный текст» не слишком удачны, так как любой нормальный текст является связным.

Чрезвычайно близко к понятию дискурса и понятие «диалог» (см . ДИАЛОГ). Дискурс, как и любой коммуникативный акт, предполагает наличие двух фундаментальных ролей – говорящего (автора) и адресата. При этом роли говорящего и адресата могут поочередно перераспределяться между лицами – участниками дискурса; в этом случае говорят о диалоге. Если же на протяжении дискурса (или значительной части дискурса) роль говорящего закреплена за одним и тем же лицом, такой дискурс называют монологом. Неверно считать, что монолог – это дискурс с единственным участником: при монологе адресат также необходим. В сущности, монолог – это просто частный случай диалога, хотя традиционно диалог и монолог резко противопоставлялись.

Вообще говоря, термины «текст» и «диалог» как более традиционные обросли большим количеством коннотаций, которые мешают их свободному употреблению. Поэтому термин «дискурс» удобен как родовой термин, объединяющий все виды использования языка. Некоторые направления исследовательской мысли и некоторые результаты, связанные с более традиционными понятиями «текст» и «диалог», рассматриваются в соответствующих статьях. Большинство общих и наиболее актуальных вопросов рассматривается в рамках данной статьи.

Поскольку структура дискурса предполагает наличие двух коренным образом противопоставленных ролей – говорящего и адресата, постольку сам процесс языкового общения может рассматриваться в этих двух перспективах. Моделирование процессов построения (порождения, синтеза) дискурса – не то же самое, что моделирование процессов понимания (анализа) дискурса. В науке о дискурсе выделяются две различные группы работ – те, которые исследуют построение дискурса (например, выбор лексического средства при назывании некоторого объекта), и те, которые исследуют понимание дискурса адресатом (например, вопрос о том, как слушающий понимает редуцированные лексические средства типа местоимения он и соотносит их с теми или иными объектами). Кроме того, есть еще третья перспектива – рассмотрение процесса языкового общения с позиций самого текста, возникающего в процессе дискурса (например, местоимения в тексте можно рассматривать безотносительно к процессам их порождения говорящим и понимания адресатом, просто как структурные сущности, находящиеся в некоторых отношениях с другими частями текста).

Междисциплинарное направление, изучающее дискурс, а также соответствующий раздел лингвистики называются одинаково – дискурс[ив]ным анализом (discourse analysis) или дискурс[ив]ными исследованиями (discourse studies). Хотя языковое взаимодействие на протяжении веков было предметом таких дисциплин, как риторика и ораторское искусство, а затем – стилистики и литературоведения, как собственно научное направление дискурсивный анализ сформировался лишь в последние десятилетия. Произошло это на фоне господствовавшей в лингвистике на протяжении большей части 20 в. противоположно направленной тенденции – борьбы за «очищение» науки о языке от изучения речи. Ф. де Соссюр считал, что истинный объект лингвистики – языковая система (в противоположность речи), Н.Хомский призвал лингвистов изучать языковую «компетенцию» и абстрагироваться от вопросов употребления языка. В последнее время, однако, познавательные установки в науке о языке начинают меняться и набирает силу мнение, в соответствии с которым никакие языковые явления не могут быть адекватно поняты и описаны вне их употребления, без учета их дискурсивных аспектов. Поэтому дискурсивный анализ становится одним из центральных разделов лингвистики.

Дискурс, как и другие языковые сущности (морфемы, слова, предложения) устроен по определенным правилам, характерным для данного языка. Факт существования языковых правил и ограничений часто демонстрируется с помощью негативного материала – экспериментальных языковых образований, в которых правила или ограничения нарушаются. В качестве примера небольшого образца дискурса, в котором есть такие нарушения, рассмотрим рассказ Даниила Хармса Встреча из цикла «Случаи».

«Вот однажды один человек пошел на службу, да по дороге встретил другого человека, который, купив польский батон, направлялся к себе восвояси.
Вот собственно, и все».

«Погруженность в жизнь» этого текста, превращающая его в некоторый дискурс, заключается в том, что он предложен читателям в виде рассказа; между тем ряд важных принципов построения рассказа, которые обычно не осознаются носителями языка, но которыми они хорошо владеют, в этой миниатюре Хармса нарушены (в порядке особого художественного приема, разумеется). Во-первых, в нормальном рассказе должен быть фрагмент, который именуется кульминацией. В рассказе же Хармса есть только завязка, за которой сразу следует заключительная фраза (кода). Во-вторых, адресат рассказа должен понимать, какова была коммуникативная цель рассказчика, для чего он рассказывал свой рассказ (для того, чтобы проиллюстрировать некоторую истину, или для того, чтобы сообщить интересную информацию и т.д.). Ничего этого из рассказа Хармса не ясно. В-третьих, участники повествования обычно должны упоминаться многократно и выполнять некоторую последовательность действий; такие участники называются протагонистами рассказов. В данном случае рассказ завершается, едва только рассказчик успел ввести участников.

Принципы построения рассказа, нарушенные здесь, не являются абсолютно жесткими – напротив, это мягкие ограничения. Поэтому, когда они нарушаются, в результате возникает не непонятный текст, а комический эффект. Однако именно наличие комического эффекта показывает, что существуют некоторые глубинные принципы построения дискурса. Обнаружение этих принципов и составляет цель дискурсивного анализа.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ДИСКУРСИВНОГО АНАЛИЗА

Среди предшественников дискурсивного анализа как особой научной дисциплины следует упомянуть по крайней мере две исследовательских традиции. Во-первых, это традиция этнолингвистических исследований, ориентированных на запись и анализ устных текстов разных языков; среди наиболее известных представителей этой традиции – школа американской этнолингвистики, основанная Францем Боасом. Во-вторых, это чешская лингвистическая школа, созданная Вилемом Матезиусом, которая возродила интерес к таким понятиям, как тема и коммуникативная организация текста.

Как уже было замечено, термин discourse analysis впервые был использован в 1952 Зеллигом Харрисом. Однако оформление дискурсивного анализа как дисциплины относится скорее к 1970-м годам. В это время были опубликованы важные работы европейской школы лингвистики текста (Т. ван Дейк, В.Дресслер, Я.Петефи и др.) и основополагающие американские работы, связывающие дискурсивные штудии с более традиционной лингвистической тематикой (У.Лабов, Дж.Граймс, Р.Лонгейкр, Т.Гивон, У.Чейф). К 1980–1990-м годам относится уже появление обобщающих трудов, справочников и учебных пособий – таких, как Дискурсивный анализ (Дж.Браун, Дж.Юл, 1983), Структуры социального действия: Исследования по анализу бытового диалога (редакторы – Дж.Аткинсон и Дж.Херитидж, 1984), четырехтомный Справочник по дискурсивному анализу (под редакцией Т. ван Дейка, 1985), Описание дискурса (под редакцией С.Томпсон и У.Манн, 1992), Транскрипция дискурса (Дж.Дюбуа и др., 1993), Дискурсивные исследования (Я.Ренкема, 1993), Подходы к дискурсу (Д.Шиффрин, 1994), Дискурс , сознание и время (У.Чейф, 1994), двухтомный труд Дискурсивные исследования: Междисциплинарное введение (под редакцией Т. ван Дейка, 1997).

Дискурс – объект междисциплинарного изучения. Помимо теоретической лингвистики, с исследованием дискурса связаны такие науки и исследовательские направления, как компьютерная лингвистика и искусственный интеллект, психология, философия и логика, социология, антропология и этнология, литературоведение и семиотика, историография, теология, юриспруденция, педагогика, теория и практика перевода, коммуникационные исследования, политология. Каждая из этих дисциплин подходит к изучению дискурса по-своему, однако некоторые из них оказали существенное влияние на лингвистический дискурсивный анализ. Особенно это касается социологии (см . ниже обсуждение «анализа бытового диалога»).

ТИПОЛОГИЯ ДИСКУРСА

При изучении дискурса, как и любого естественного феномена, встает вопрос о классификации: какие типы и разновидности дискурса существуют. Самое главное разграничение в этой области – противопоставление устного и письменного дискурса. Это разграничение связано с каналом передачи информации: при устном дискурсе канал – акустический, при письменном – визуальный. Иногда различие между устной и письменной формами использования языка приравнивается к различию между дискурсом и текстом (см. выше), однако такое смешение двух разных противопоставлений неоправданно.

Несмотря на то, что в течение многих веков письменный язык пользовался большим престижем, чем устный, совершенно ясно, что устный дискурс – это исходная, фундаментальная форма существования языка, а письменный дискурс является производным от устного. Большинство человеческих языков и по сей день являются бесписьменными, т.е. существуют только в устной форме. После того как лингвисты в 19 в. признали приоритет устного языка, еще в течение долгого времени не осознавалось то обстоятельство, что письменный язык и транскрипция устного языка – не одно и то же. Лингвисты первой половины 20 в. нередко считали, что изучают устный язык (в положенном на бумагу виде), а в действительности анализировали лишь письменную форму языка. Реальное сопоставление устного и письменного дискурса как альтернативных форм существования языка началось лишь в 1970-е годы.

Различие в канале передачи информации имеет принципиально важные последствия для процессов устного и письменного дискурса (эти последствия исследованы У.Чейфом). Во-первых, в устном дискурсе порождение и понимание происходят синхронизированно, а в письменном – нет. При этом скорость письма более чем в 10 раз ниже скорости устной речи, а скорость чтения несколько выше скорости устной речи. В результате при устном дискурсе имеет место явление фрагментации: речь порождается толчками, квантами – так называемыми интонационными единицами, которые отделены друг от друга паузами, имеют относительно завершенный интонационный контур и обычно совпадают с простыми предикациями, или клаузами (clause). При письменном же дискурсе происходит интеграция предикаций в сложные предложения и прочие синтаксические конструкции и объединения. Второе принципиальное различие, связанное с разницей в канале передачи информации, – наличие контакта между говорящим и адресатом во времени и пространстве: при письменном дискурсе такого контакта в норме нет (поэтому люди и прибегают к письму). В результате при устном дискурсе имеет место вовлечение говорящего и адресата в ситуацию, что отражается в употреблении местоимений первого и второго лица, указаний на мыслительные процессы и эмоции говорящего и адресата, использование жестов и других невербальных средств и т.д. При письменном же дискурсе, напротив, происходит отстранение говорящего и адресата от описываемой в дискурсе информации, что, в частности, выражается в более частом употреблении пассивного залога. Например, при описании научного эксперимента автор статьи скорее напишет фразу Это явление наблюдалось только один раз , а при устном описании того же эксперимента с большей вероятностью может сказать Я наблюдал это явление только один раз .

Несколько тысячелетий назад письменная форма языка возникла как способ преодолеть расстояние между говорящим и адресатом – расстояние как пространственное, так и временное. Такое преодоление стало возможно лишь при помощи особого технологического изобретения – создания физического носителя информации: глиняной дощечки, папируса, бересты и т.д. Дальнейшее развитие технологии привело к появлению более сложного репертуара форм языка и дискурса – таких, как печатный дискурс, телефонный разговор, радиопередача, общение при помощи пейджера и автоответчика, переписка по электронной почте. Все эти разновидности дискурса выделяются на основе типа носителя информации и имеют свои особенности. Общение по электронной почте представляет особый интерес как феномен, возникший 10–15 лет назад, получивший за это время огромное распространение и представляющий собой нечто среднее между устным и письменным дискурсом. Подобно письменному дискурсу, электронный дискурс использует графический способ фиксации информации, но подобно устному дискурсу он отличается мимолетностью и неформальностью. Еще более чистым примером соединения особенностей устного и письменного дискурса является общение в режиме Talk (или Chat), при котором два собеседника «разговаривают» через компьютерную сеть: на одной половине экрана участник диалога пишет свой текст, а на другой половине может видеть побуквенно появляющийся текст своего собеседника. Исследование особенностей электронной коммуникации является одной из активно развивающихся областей современного дискурсивного анализа.

Помимо двух фундаментальных разновидностей дискурса – устной и письменной – следует упомянуть еще одну: мысленную. Человек может пользоваться языком, не производя при этом ни акустических, ни графических следов языковой деятельности. В этом случае язык также используется коммуникативно, но одно и то же лицо является и говорящим, и адресатом. В силу отсутствия легко наблюдаемых проявлений мысленный дискурс исследован гораздо меньше, чем устный и письменный. Одно из наиболее известных исследований мысленного дискурса, или, в традиционной терминологии, внутренней речи принадлежит Л.С.Выготскому.

Более частные различия между разновидностями дискурса описываются с помощью понятия жанра. Это понятие первоначально использовалось в литературоведении для различения таких видов литературных произведений, как, например, новелла, эссе, повесть, роман и т.д. М.М.Бахтин и ряд других исследователей предложили более широкое понимание термина «жанр», распространяющееся не только на литературные, но и на другие речевые произведения. В настоящее время понятие жанра используется в дискурсивном анализе достаточно широко. Исчерпывающей классификации жанров не существует, но в качестве примеров можно назвать бытовой диалог (беседу), рассказ (нарратив), инструкцию по использованию прибора, интервью, репортаж, доклад, политическое выступление, проповедь, стихотворение, роман. Жанры обладают некоторыми достаточно устойчивыми характеристиками. Например, рассказ, во-первых, должен иметь стандартную композицию (завязка, кульминация, развязка) и, во-вторых, обладает некоторыми языковыми особенностями: рассказ содержит каркас из упорядоченных во времени событий, которые описываются однотипными грамматическими формами (например, глаголами в прошедшем времени) и между которыми есть связующие элементы (типа союза потом ). Проблемы языковой специфики жанров разработаны пока недостаточно. В исследовании американского лингвиста Дж.Байбера было показано, что для многих жанров выделить устойчивые формальные характеристики весьма затруднительно. Байбер предложил рассматривать жанры как культурные концепты, лишенные устойчивых языковых характеристик, и дополнительно выделять типы дискурса на основе эмпирически наблюдаемых и количественно измеримых параметров – таких, как использование форм прошедшего времени, использование причастий, использование личных местоимений и т.п.

СТРУКТУРА ДИСКУРСА

Центральный круг вопросов, исследуемых в дискурсивном анализе, – вопросы структуры дискурса. Следует различать разные уровни структуры – макроструктуру, или глобальную структуру, и микроструктуру, или локальную структуру. Макроструктура дискурса – это членение на крупные составляющие: эпизоды в рассказе, абзацы в газетной статье, группы реплик в устном диалоге и т.д. Между крупными фрагментами дискурса наблюдаются границы, которые помечаются относительно более длинными паузами (в устном дискурсе), графическим выделением (в письменном дискурсе), специальными лексическими средствами (такими служебными словами или словосочетаниями, как а , так , наконец , что касается и т.п.). Внутри крупных фрагментов дискурса наблюдается единство – тематическое, референциальное (т.е. единство участников описываемых ситуаций), событийное, временное, пространственное и т.д. Различными исследованиями, связанными с макроструктурой дискурса, занимались Е.В.Падучева, Т. ван Дейк, Т.Гивон, Э.Шеглофф, А.Н.Баранов и Г.Е.Крейдлин и др.

Специфическое понимание термина «макроструктура» представлено в трудах известного нидерландского исследователя дискурса (и выдающегося организатора лингвистики текста и впоследствии дискурсивного анализа как научных дисциплин) Т. ван Дейка. Согласно ван Дейку, макроструктура – это обобщенное описание основного содержания дискурса, которое адресат строит в процессе понимания. Макроструктура представляет собой последовательность макропропозиций, т.е. пропозиций, выводимых из пропозиций исходного дискурса по определенным правилам (так называемым макроправилам). К числу таких правил относятся правила сокращения (несущественной информации), обобщения (двух или более однотипных пропозиций) и построения (т.е. комбинации нескольких пропозиций в одну). Макроструктура строится таким образом, чтобы представлять собой полноценный текст. Макроправила применяются рекурсивно (многократно), поэтому существует несколько уровней макроструктуры по степени обобщения. Фактически макроструктура по ван Дейку в других терминах называется рефератом или резюме. Последовательно применяя макроправила, теоретически можно построить формальный переход от исходного текста Войны и мира к реферату, состоящему из нескольких предложений. Макроструктуры соответствуют структурам долговременной памяти – они суммируют информацию, которая удерживается в течение достаточно длительного времени в памяти людей, услышавших или прочитавших некоторый дискурс. Построение макроструктур слушающими или читающими – это одна из разновидностей так называемых стратегий понимания дискурса. Понятие стратегии пришло на смену идее жестких правил и алгоритмов и является базовым в концепции ван Дейка. Стратегия – способ достижения цели, который является достаточно гибким, чтобы можно было скомбинировать несколько стратегий одновременно.

Помимо «макроструктуры» ван Дейк выделяет также понятие суперструктуры – стандартной схемы, по которой строятся конкретные дискурсы. В отличие от макроструктуры, суперструктура связана не с содержанием конкретного дискурса, а с его жанром. Так, нарративный дискурс, согласно У.Лабову, стандартно строится по следующей схеме: краткое содержание – ориентация – осложнение – оценка – разрешение – кода. Такого типа структуры часто именуют нарративными схемами. Другие жанры дискурса также имеют характерные суперструктуры, но изучены гораздо хуже.

Многочисленные публикации ван Дейка сделали термин «макроструктура» чрезвычайно популярным – но, парадоксальным образом, скорее в том значении, для которого он сам предлагал термин «суперструктура»; последний же сколь-нибудь широкого распространения не получил.

Еще один важный аспект глобальной структуры дискурса был отмечен американским психологом Ф.Бартлеттом в книге 1932 Память (Remembering ). Бартлетт обнаружил, что при вербализации прошлого опыта люди регулярно пользуются стереотипными представлениями о действительности. Такие стереотипные фоновые знания Бартлетт называл схемами. Например, схема квартиры включает знания о кухне, ванной, прихожей, окнах и т.п. Характерная для России схема поездки на дачу может включать такие компоненты, как прибытие на вокзал, покупка билета на электричку и т.д.

Наличие схематических представлений, разделяемых языковым сообществом, решающим образом влияет на форму порождаемого дискурса. Это явление было заново «открыто» в 1970-е годы, когда появился целый ряд альтернативных, но весьма близких по смыслу терминов. Так, американские специалисты в области искусственного интеллекта предложили термины «фрейм» (М.Минский) и «скрипт» (Р.Шенк и Р.Абельсон). «Фрейм» в большей степени относится к статическим структурам (типа модели квартиры), а «скрипт» – к динамическим (типа поездки на дачу или посещения ресторана), хотя сам Минский предлагал использовать термин «фрейм» и для динамических стереотипных структур. Английские психологи А.Сэнфорд и С.Гаррод пользовались понятием «сценарий» (scenario), очень близким по смыслу к термину «скрипт». Очень часто никакого различия между понятиями «скрипт» и «сценарий» не проводится; при этом в русском языке используется обычно второй термин.

Следует заметить, что еще до Минского термин «фрейм», а также производные термины «фрейминг» и «рефрейминг» использовались Э.Гоффманом и его последователями в социологии и социальной психологии для обозначения различных способов видения общественно значимых проблем (например, ядерная энергетика может подводиться под фреймы ПРОГРЕСС, ВЗБЕСИВШАЯСЯ ТЕХНОЛОГИЯ, СДЕЛКА С ДЬЯВОЛОМ), а также средств, используемых для поддержания того или иного видения. Особое значение термины «фрейм» и «рефрейминг» имеют также в прикладной коммуникативно-психологической методике, известной как нейро-лингвистическое программирование (НЛП).

В противоположность макроструктуре, микроструктура дискурса – это членение дискурса на минимальные составляющие, которые имеет смысл относить к дискурсивному уровню. В большинстве современных подходов такими минимальными единицами считаются предикации, или клаузы СИНТАКСИС; ФУНКЦИОНАЛИЗМ В ЛИНГВИСТИКЕ). В устном дискурсе эта идея подтверждается близостью большинства интонационных единиц к клаузам. Дискурс, таким образом, представляет собой цепочку клауз. В психолингвистических экспериментах по воспроизведению ранее полученной вербальной информации обычно выясняется, что распределение информации по клаузам относительно неизменно, а объединение клауз в сложные предложения чрезвычайно изменчиво. Поэтому понятие предложения оказывается для структуры дискурса менее значимым, чем понятие клаузы.

В теории риторической структуры (ТРС), созданной в 1980-е годы У.Манном и С.Томпсон, был предложен единый подход к описанию макро- и микроструктуры дискурса. ТРС основана на предположении о том, что любая единица дискурса связана хотя бы с одной другой единицей данного дискурса посредством некоторой осмысленной связи. Такие связи называются риторическими отношениями. Термин «риторические» не имеет принципиального значения, а лишь указывает на то, что каждая единица дискурса существует не сама по себе, а добавляется говорящим к некоторой другой для достижения определенной цели. Единицы дискурса, вступающие в риторические отношения, могут быть самого различного объема – от максимальных (непосредственные составляющие целого дискурса) до минимальных (отдельные клаузы). Дискурс устроен иерархически, и для всех уровней иерархии используются одни и те же риторические отношения. В число риторических отношений (всего их более двух десятков) входят такие, как последовательность, причина, условие, уступка, конъюнкция, развитие, фон, цель, альтернатива и др. Дискурсивная единица, вступающая в риторическое отношение, может играть в нем роль ядра либо сателлита. Большая часть отношений асимметричны и бинарны, т.е. содержат ядро и сателлит. Например, в паре клауз Иван вышел рано , чтобы не опоздать на встречу имеет место риторическое отношение цели; при этом первая часть является главной и представляет собой ядро, а вторая является зависимой, сателлитом. Другие отношения, симметричные и не обязательно бинарные, соединяют два ядра. Таково, например, отношение конъюнкции: Морж – морское млекопитающее. Он живет на севере . Два типа риторических отношений напоминают противопоставление между подчинением и сочинением, а список риторических отношений типа «ядро – сателлит» похож на традиционный список типов обстоятельственных придаточных предложений. Это неудивительно – фактически ТРС распространяет типологию семантико-синтаксических отношений между клаузами на отношения в дискурсе. Для ТРС несущественно, каким именно образом выражено данное отношение и соединяет ли оно независимые предложения или группы предложений. В ТРС разработан формализм, позволяющий представлять дискурс в виде сетей дискурсивных единиц и риторических отношений. Авторы ТРС специально подчеркивают возможность альтернативных трактовок одного и того же текста. Иначе говоря, для одного и того же текста может быть построен более чем один граф (представление в виде точек-узлов, связанных дугами-отношениями) риторической структуры, и это не рассматривается как дефект данного подхода. Действительно, попытки применения ТРС к анализу реальных текстов демонстрируют множественность решений. Тем не менее эта множественность ограничена. К тому же принципиальная возможность различных трактовок не противоречит реальным процессам использования языка, а, напротив, вполне им соответствует.

Существует ряд подтверждений того, что ТРС в значительной степени моделирует реальность и представляет собой важный шаг в понимании того, как дискурс устроен «на самом деле». Во-первых, сами авторы ТРС приводят процедуру построения резюме (реферата, краткого варианта) текста на основе графа риторической структуры. По определенным правилам многие сателлиты в риторических парах могут быть опущены, а результирующий текст остается связным и вполне представительным по отношению к исходному тексту. Во-вторых, в работе Б.Фокс об анафоре в английском дискурсе было показано, что выбор референциального средства (местоимение/полная именная группа) зависит от риторической структуры.

Помимо теории У.Манна и С.Томпсон, существует еще несколько моделей дискурсивных риторических отношений, в частности принадлежащие Дж.Граймсу, Б.Мейер, Р.Райкман, Р.Хоровитц, К.Маккьюин. Сходные исследования (часто в иной терминологии) проводились и другими исследователями, например С.А.Шуваловой.

Вопросы структуры дискурса при другом угле зрения легко преобразуются в вопросы о его связности. Если некоторый дискурс D состоит из частей a , b , c... , то что-то должно обеспечивать связь между этими частями и, тем самым, единство дискурса. Аналогично глобальной и локальной структуре имеет смысл различать глобальную и локальную связность. Глобальная связность дискурса обеспечивается единством темы (иногда используется также термин «топик») дискурса. В отличие от темы предикации, как правило ассоциируемой с некоторой именной группой или обозначаемым ею предметом (референтом), тема дискурса обычно понимается либо как пропозиция (понятийный образ некоторого положения дел), либо как некоторый конгломерат информации. Тема обычно определяется как то, о чем идет речь в данном дискурсе. Локальная связность дискурса – отношения между минимальными дискурсивными единицами и их частями. Американский лингвист Т.Гивон выделяет четыре типа локальной связности (особенно характерных для нарративного дискурса): референциальную (тождество участников), пространственную, временную и событийную. Событийная связность, фактически, и является предметом исследования в ТРС. Впрочем, эта теория предлагает единый подход и к локальной, и к глобальной связности.

РОЛЬ ДИСКУРСИВНЫХ ФАКТОРОВ В ЯЗЫКОВОЙ СТРУКТУРЕ

Помимо вопросов структуры дискурса, другой основной круг проблем, исследуемых в дискурсивном анализе, – это влияние дискурсивных факторов на более мелкие языковые составляющие – грамматические, лексические и фонетические. Например, порядок слов в клаузе такого языка, как русский, хотя и является грамматическим явлением, не может быть объяснен без обращения к дискурсивным факторам. Порядок слов чувствителен к характеристикам коммуникативной организации высказывания, которые обычно описываются с помощью понятий темы (исходный пункт высказывания) и ремы (информация, добавляемая к исходному пункту). Согласно идее, изначально высказывавшейся чешскими лингвистами, более тематические элементы располагаются в предложении раньше, чем более рематические. Предполагаемая универсальность этой тенденции была поставлена под сомнение после ряда исследований, в особенности статьи Р.Томлина и Р.Роудса об индейском языке оджибва, где была замечена прямо противоположная тенденция: тематическая информация располагается позже, чем нетематическая. К настоящему времени накопилось большое количество свидетельств того, что принцип «рематическая информация вначале» (с вариациями: новое вначале, неопределенное вначале, важное вначале, срочное вначале) очень распространен в языках мира. М.Митун отметила, что принцип «рема вначале» поддерживается интонационными факторами, так как и рема, и начало склонны к интонационной выделенности. Ряд авторов пытается дать когнитивные объяснения обоим принципам порядка, однако остается неясным, почему же все-таки в одних случаях преобладает один вполне объяснимый принцип, а в других – другой, столь же объяснимый. Русский порядок слов изучался в рамках разных теоретических подходов; одно из наиболее подробных исследований принадлежит американскому русисту О.Йокояме. В книге Дискурс и порядок слов Йокояма предложила когнитивную модель, основанную на состояниях базы знаний говорящего и адресата и призванную полностью объяснить порядок слов в русских высказываниях.

Пример лексического явления, объясняемого дискурсивными факторами, – это референциальный выбор, т.е. выбор наименования лица или объекта в дискурсе: такое именование может быть выполнено посредством полной именной группы (имени собственного, например Пушкин , или дескрипции, например поэт ), посредством местоимения (например, он ) или даже посредством нулевой формы (как в предложении Пушкин считал , что Ж [=Пушкин] должен вызвать Дантеса ; заком «Ж » обозначена нулевая форма). Такого рода выбор может быть объяснен только посредством сочетания дискурсивных факторов – таких, как расстояние до предшествующего упоминания данного участника, роль этого предшествующего упоминания в своей клаузе, значимость данного участника для дискурса в целом и т.д. В когнитивно-лингвистической литературе высказывается гипотеза, что такого рода факторы объединяются в интегральную характеристику референта в данный момент дискурса, которую можно описать как степень активации референта в рабочей памяти говорящего. При низкой активации используется полная референция, при высокой – редуцированная (местоимение или ноль).

Другой важный пример лексических средств, определяемых дискурсивным контекстом, – это употребление так называемых дискурсивных маркеров, т.е. специальных слов, помечающих структуру дискурса, ментальные процессы говорящего (слова типа вот , ну , так сказать ), контроль над ментальными процессами адресата (слова типа понимаешь , видите ли ) и пр. Исследование дискурсивных маркеров является одной из наиболее популярных в настоящее время областей дискурсивного анализа и лексикографии. Применительно к английскому языку наиболее известная работа о дискурсивных маркерах – книга Д.Шиффрин (1987). Русские дискурсивные слова исследуются в рамках многолетнего российско-французского проекта, координируемого французским славистом Д.Пайаром.

Наконец, без учета дискурсивных факторов не могут быть объяснены многие фонетические явления – это касается сильного/слабого акцентуирования слов в устной речи, использования интонационных контуров, паузации и других видов дискурсивной просодии. Изучение дискурсивной просодии также развивается сейчас чрезвычайно активно. Просодия английского языка описана в работах таких авторов, как А.Краттенден, Дж.Пьеррхамберт и др. Исследования по дискурсивной просодии русского языка проводятся С.В.Кодзасовым, который выделяет следующие ее слои: размещение акцента, направление тона в акценте, интервал тона в акценте, артикуляционная поза, интегральная выделенность, долгота/краткость в акценте, маркированная фонация. Каждый слой просодии, по С.В.Кодзасову, передает некоторый тип дискурсивной семантики. Так, размещение акцента зависит от категории данного/нового; восходящий тон иконически кодирует ожидание продолжения, незавершенность; долгота кодирует большое расстояние (физическое, временное или ментальное) и т.д.

НАПРАВЛЕНИЯ И ПОДХОДЫ В ДИСКУРСИВНОМ АНАЛИЗЕ

Дискурсивный анализ, будучи молодой дисциплиной, весьма неоднороден, и никакого единого подхода, разделяемого всеми специалистами по дискурсу, в нем не существует. Однако можно выделить наиболее популярные на сегодняшний день подходы.

На первом месте следует указать направление, известное как анализ бытового диалога. Другие ведущие направления дискурсивного анализа в основном группируются вокруг исследований отдельных ученых и их непосредственных последователей. Следует упомянуть такие школы, как исследование информационного потока (information flow) У.Чейфа, исследования связей между грамматикой и межличностным взаимодействием в диалоге (С.Томпсон, Б.Фокс, С.Форд), когнитивную теорию связи дискурса и грамматики Т.Гивона, экспериментальные дискурсивные исследования Р.Томлина, «грамматику дискурса» Р.Лонгейкра, «системно-функциональную грамматику» М.Хэллидея, исследование стратегий понимания Т. ван Дейка и У.Кинча, общую модель структуры дискурса Л.Поланьи, социолингвистические подходы У.Лабова и Дж.Гамперса, психолингвистическую «модель построения структур» М.Гернсбакер, а в несколько более ранний период также дискурсивные штудии Дж.Граймса и Дж.Хайндса. Разумеется, этот перечень далеко не полон – дискурсивный анализ представляет собой конгломерат разрозненных (хотя и не антагонистических) направлений. Ниже более или менее подробно охарактеризованы лишь некоторые из перечисленных подходов к исследованию дискурса.

Анализ бытового диалога.

Это направление (иногда называемое также анализом разговора или конверсационным анализом, англ. conversation analysis) было основано в начале 1970-х годов группой американских социологов на базе так называемой «этнометодологии». Этнометодология – течение, возникшее в 1960-х годах в американской социологии под лозунгами отказа от излишнего теоретизирования и априорных схем и приверженности эмпирическому материалу. Согласно заявленной цели этнометодологии, аналитику при анализе материала следует имитировать процедуры, выполняемые рядовыми представителями культурно-этнической группы, пытаться понять процедуры социального взаимодействия с позиций такого «обычного человека». Анализ бытового диалога – приложение этих общих принципов этнометодологии к языковому взаимодействию. Одной из ключевых работ, положивших начало анализу бытового диалога как четко очерченному направлению, стала статья Дж.Сакса, Э.Шеглоффа и Г.Джефферсон Простейшая систематика чередования реплик в разговоре (1974). Изначально разработанный социологами, анализ бытового диалога приобрел популярность среди лингвистов. Иногда его противопоставляют дискурсивному анализу, но для этого нет серьезных оснований, так что анализ бытового диалога следует считать одним из направлений дискурсивного анализа.

В работах по анализу бытового диалога было уделено внимание ряду вопросов, которые были мало исследованы лингвистами. В первую очередь, это – правила чередования реплик в диалоге, или правила перехода «права говорить» от одного собеседника к другому. В соответствии с такими правилами, которые в основном сводятся к вопросу о том, «назначает» ли текущий говорящий следующего говорящего, выявляются несколько видов пауз в диалоге, таких, как заминка, пауза при смене темы, значимое молчание (отказ говорить).

Другое явление, которому было уделено большое внимание, – смежные пары (adjacency pairs), т.е. типовые последовательности реплик, например вопрос – ответ, приветствие – приветствие, приглашение – принятие приглашения и т.д. Внутрь смежной пары может вкладываться другая смежная пара, как в следующем диалоге: Вопрос 1: Не подскажете , где здесь почта ? – [Вопрос 2: Видите тот киоск ? – Ответ 2: Да. ] – Ответ 1: Там надо повернуть направо. Такого рода вложения могут быть многоступенчатыми. В смежных парах реакции (т.е. вторые части) могут быть предпочтительными и непредпочтительными. Например, предпочтительной реакцией на приглашение является принятие приглашения. Непредпочтительные реакции – такие, как отказ от приглашения, – характеризуются тем, что им обычно предшествует пауза-заминка, а сами они более длинные и включают преамбулу и мотивировку.

Еще одно явление, подробно исследованное в работах по анализу бытового диалога, – поправки, или уточнения (repairs), т.е. реплики, которые корректируют сказанное ранее данным говорящим или его собеседником. Также в анализе бытового диалога значительное внимание уделяется глобальной организации (макроструктуре) диалога, невербальным и невокальным действиям (ритму, смеху, жестам, фиксации взгляда на собеседнике).

Подходу, представленному анализом бытового диалога, весьма близки положения так называемой «школы языкового существования», сложившейся в Японии в 1940–1950-е годы под влиянием идей М.Токиэда. Его последователями был накоплен огромный эмпирический материал, однако сколь-нибудь серьезного влияния на развитие лингвистической науки за пределами Японии «школа языкового существования» не оказала.

Ряд ученых, в первую очередь американский лингвист С.Томпсон и ее ученики, попытались применить методы анализа бытового диалога в собственно лингвистических исследованиях. В этих работах исследовались в дискурсивной перспективе такие традиционные проблемы английской грамматики, как свойства прилагательного, зависимые предикации, предикатные имена. В книге С.Форд Грамматика во взаимодействии (1993) исследуются принципы употребления обстоятельственных придаточных – в первую очередь временных, условных и причинных – в разговоре. Форд противопоставляет расположение придаточных перед главным предложением и после него, причем в последнем случае различается непрерывная и завершающая интонация в главном предложении. Опираясь на методологию анализа бытового диалога, Форд объясняет функциональные различия между этими тремя типами. В частности, препозитивные (стоящие перед главным) придаточные выполняют функцию структурирования дискурса, а постпозитивные имеют более узкую область действия, распространяющуюся на главное предложение. Форд также предлагает объяснения для неравномерного распределения семантически различных придаточных по позициям относительно главного предложения. Так, причинные придаточные никогда не бывают в препозиции, а условные оказываются в препозиции более чем в половине случаев.

Исследование информационного потока.

Это необщепринятое название связано главным образом с именем американского лингвиста У.Чейфа. Еще в 1976 Чейф опубликовал получившую широкую известность статью о категориях данного, определенного, подлежащего, темы/топика и др., в которой эти понятия были переосмыслены в когнитивных терминах, в связи со структурами человеческого сознания и памяти. В коллективной монографии 1980 Рассказы о грушах . Когнитивные , культурные и языковые аспекты порождения повествования описывалось проведенное под руководством Чейфа исследование, в котором в методологию теоретической лингвистики были включены элементы психологического эксперимента. Авторы демонстрировали испытуемым специально снятый небольшой фильм (о мальчике, собирающем груши), а затем записывали и транскрибировали их пересказы этого фильма. Эксперимент варьировался с испытуемыми разных возрастов, с носителями разных языков и с различными временными интервалами между просмотром фильма и записью пересказа. Анализ всего многообразия полученных материалов позволил сделать множество выводов о дискурсивных процессах, в частности о динамике сознания говорящего во времени, о языковых коррелятах движущихся «фокусов сознания», о культурных различиях между носителями разных языков в отношении выбора релевантной информации и построения дискурса, о когнитивных мотивациях синтаксических выборов – таких, как употребление местоимений, именных групп, выбор подлежащего. Последняя по времени книга Чейфа Дискурс , сознание и время. Текущий и отстраненный сознательный опыт при речи и письме суммирует результаты предыдущих исследований. Эта работа Чейфа основана на очень большом эмпирическом материале – корпусе разговорного английского языка.

Центральный феномен, контролирующий использование языка, – это, по Чейфу, сознание (англ. consciousness; другие исследователи для обозначения того же самого феномена используют такие более технические термины, как оперативная или активная память, центральный процессор, буфер и т.д.). Сознание, согласно Чейфу, по своей природе фокусируется в каждый момент на каком-то фрагменте мира, и этот фокус постоянно перемещается. Сфокусированность сознания на некоторой информации означает, что данная информация активирована. Чейф придерживается трехчленной классификации состояний активации: активная информация, полуактивная и инактивная. Полуактивной является информация, которая недавно вышла из активного состояния или каким-то образом связана с информацией, активной в данный момент. На базе этих понятий определяется тройка «данное – доступное – новое». Это трехчленное противопоставление имеет целый ряд отражений в языке. Так, референты, имеющие статус «данное», обычно обозначаются слабоакцентированными местоимениями или нулем, а имеющие статус «доступное» или «новое» – ударными полными именными группами.

Фундаментальное эмпирическое наблюдение Чейфа состоит в том, что устный дискурс порождается не как плавный поток, а толчками, квантами. Эти кванты, чаще всего соизмеримые по объему с одной предикацией, именуются интонационными единицами (ИЕ). Каждая ИЕ отражает текущий фокус сознания, а паузы или другие просодические границы между ИЕ соответствуют переходам сознания говорящего от одного фокуса к другому. Средняя длина ИЕ для английского языка – 4 слова. Прототипическая ИЕ, совпадающая с клаузой, вербализует таким образом событие или состояние. Наряду с прототипическими ИЕ достаточно часты и маргинальные виды ИЕ – незавершенные, ошибочные начала, наложения речи двух или более собеседников и т.д.

В работе Чейфа содержится целый ряд открытий, проливающих новый свет на структуру человеческого дискурса. Во-первых, Чейфом сформулировано ограничение «один элемент новой информации в ИЕ». В соответствии с этим ограничением в ИЕ обычно содержится не более и не менее, чем один новый референт или одно событие. Когнитивная причина подобного ограничения – невозможность активации (перевода из инактивного состояния в активное) более одного элемента информации в рамках одного фокуса сознания. Данное обобщение может претендовать на статус одного из наиболее важных результатов, полученных в дискурсивном анализе. Еще одно интересное обобщение, формулируемое Чейфом, касается вопроса о том, какой референт говорящий выбирает в качестве подлежащего. Чейф предполагает, что таковым выбирается так называемая «легкая» информация, которая объединяет данное (в 81% случаев в использованной текстовой выборке), доступное (в 16% случаев) и несущественное новое.

Среди исходных понятий концепции Чейфа отсутствует понятие предложения. В рамках устного дискурса – основного вида использования языка – статус этого понятия неочевиден. Предложение традиционно считается столь базисным феноменом лишь в силу гипертрофированной роли письменной формы языка в лингвистике. В устном же языке несомненны лишь такие составляющие, как дискурс и ИЕ, а предложение – это нечто промежуточное. Чейф высказал догадку, что предложение – это, с когнитивной точки зрения, «суперфокус сознания», т.е. объем информации, превосходящий обычный фокус сознания (последний, напомним, соответствует одной ИЕ), являющийся максимальным объемом информации, доступным для одновременного удержания в сознании человека, и не способным содержать более одной новой идеи. Суперфокусы сознания и предложения возникли в результате эволюционного развития мыслительных способностей человека (в отличие от обычного фокуса сознания, который задан нейропсихологическими свойствами человеческого мозга). В процессе порождения дискурса человек мысленно просматривает, сканирует текущий суперфокус и разбивает его на отдельные фокусы, соизмеримые с объемом сознания. Характерная интонация конца предложения имеет место тогда, когда заканчивается процесс такого сканирования.

Еще одно важный элемент в концепции Чейфа – понятие топика. Топик по Чейфу (существуют и другие понимания этого термина) – это комплекс взаимосвязанных идей (референтов, событий, состояний), находящихся в полуактивном сознании. Проще говоря, к топику дискурса относится все то, о чем говорится в этом дискурсе, но не все элементы топика активны в каждый момент дискурса. Такой подход к понятию топика позволяет объяснить феномен целостности дискурса. Чейф рассматривает несколько процедур развития топика – главным образом, диалогическую и нарративную, а также усеченные и второстепенные топики. На языковом уровне топики задают фрагменты дискурса, существенно большие, чем ИЕ, – а именно эпизоды. Предложения же являются промежуточными составляющими между этими двумя уровнями.

Когнитивная функциональная грамматика.

Явления информационного потока исследуются также в работах американского когнитивного лингвиста Р.Томлина. Томлин исследует классические «информационные» категории, в первую очередь тему (топик) и данное/новое. Он предлагает радикально переопределить эти теоретически неясные понятия в когнитивных терминах, опираясь на факты, независимо установленные в когнитивной психологии. В частности, Томлин предлагает заменить понятия темы (топика) на фокусное внимание, а понятие данного на активированное в памяти (что аналогично гипотезе Чейфа). Экспериментально манипулируя состояниями внимания и памяти говорящего, можно проверить, как когнитивные характеристики реализуются в грамматической структуре. В одной из работ Томлин описывает изощренную экспериментальную методику, которая была создана для выяснения когнитивных оснований грамматических выборов, совершаемых говорящим. Томлин создал мультфильм, состоящий из серии эпизодов, в каждом из которых две рыбы плывут навстречу друг другу, а потом одна из них съедает другую. Испытуемые, описывающие (на английском и ряде других языков) акт съедания в реальном времени, последовательно трактуют рыбу, на которой экспериментатор фокусирует их внимание, как подлежащее используемого ими предложения, причем залог соответствующего предиката оказывается активным или пассивным в зависимости от того, была ли эта рыба агенсом или пациенсом в акте съедания (т.е. съедала она другую рыбу или была ею съедена). В другой работе описывается экспериментальное манипулирование активной памятью говорящего, строящего дискурс на китайском языке. Референты, которые испытуемый считает активированными для адресата, кодируются местоименными именными группами, а те, которые не активированы, – полными именными группами. В серии последних работ Томлин заявил о более обширной исследовательской программе, которую он называет когнитивной функциональной грамматикой. Ее компоненты – модель представления событий и их отображения на языковую структуру, модель когнитивной системы говорящего и методология экспериментальной верификации каузальных связей между когнитивными и языковыми явлениями.

Исследования дискурса в русистике.

В русистике дискурсивные явления (хотя и без употребления данной терминологии) активно исследовались в 1970–1980-е годы в рамках проекта Института русского языка Академии наук по изучению русской разговорной речи (Е.А.Земская и группа ее соавторов), а также некоторыми другими исследователями (Б.М.Гаспаров, О.А.Лаптева, О.Б.Сиротинина). Был записан и затранскрибирован большой массив устных диалогов и монологов, которые затем подверглись детальному исследованию. В этом проекте разговорная речь рассматривалась на фоне более привычного для лингвистического анализа письменного языка (точнее, кодифицированного литературного языка). На русском материале Земская и ее соавторы открыли и описали многие особенности разговорной речи – такие, как ее творческий характер (в том числе в словообразовании) и одновременно клишированность, связь с конситуацией, активное использование просодии и жестов. Впервые были описаны многие принципиально важные явления устного русского языка – например, тенденция к помещению рематических компонентов в начало синтагмы. Е.Н.Ширяевым было проведено сопоставление устного диалога и монолога (повествовательного). О.А.Лаптева указала на дискретность устной речи, ее порождение в виде последовательности сегментов, а также на неприменимость стандартного понятия предложения к устной речи.

МЕТОДЫ ДИСКУРСИВНОГО АНАЛИЗА

Методы, используемые разными школами дискурсивного анализа, весьма разнообразны. В частности, анализ бытового диалога и работы Чейфа опираются на естественный дискурсивный материал. При этом в анализе бытового диалога обобщения добываются путем выявления повторяющихся, доминирующих моделей, а Чейф отдает приоритет методу интроспекции. В работах Томлина эмпирический материал состоит не из естественных, а из экспериментальных данных, а обработка материала включает стандартное для когнитивной психологии использование статистических тестов. Особый круг методологических вопросов связан с транскрибированием устного дискурса. Любая попытка объективной письменной фиксации (транскрибирования) устного языка вынуждает решать множество сложных интерпретационных и технических проблем, неведомых лингвистам, изучающим исключительно письменные тексты. Специалисты по дискурсу давно поняли, что при фиксации устной речи важны не только слова, но и множество других обстоятельств – паузы, просодия, смех, наложение реплик, незаконченность реплик и т.д. Без этих деталей осмысленный анализ устного дискурса попросту невозможен. При этом разработка последовательных методов транскрипции и выбор разумного уровня детализации являются чрезвычайно непростыми проблемами. Поэтому в настоящее время принципы транскрибирования устного дискурса являются предметом едва ли не целого научного направления (работы группы Е.А.Земской, Дж.Дюбуа и его соавторов, Дж.Гамперса и др.). Еще одно важное методологическое нововведение последних лет – все более активное использование корпусов текстов в дискурсивном анализе. В мире существует целый ряд компьютерных корпусов, насчитывающих миллионы словоупотреблений, которые могут применяться для проверки выдвигаемых гипотез. Большинство этих корпусов связаны с английским языком, но имеются корпусы и по некоторым другим языкам.

МЕСТО ДИСКУРСИВНОГО АНАЛИЗА В ЛИНГВИСТИКЕ

Начиная с 1970-х годов и особенно в 1980–1990-е годы исследования дискурса стали важной частью компьютерной лингвистики, и в настоящее время любая конференция по компьютерной лингвистике обязательно включает секцию по дискурсивным исследованиям. К числу известных специалистов в этой области относятся Б.Грос, К.Сайднер, Дж.Хиршберг, Дж.Хоббс, Э.Хови, Д.Румелхарт, К.Маккьюин и др. Некоторые важные идеи дискурсивного анализа были сформулированы в компьютерной лингвистике едва ли не раньше, чем в теоретической. Так, еще в середине 1970-х годов Б.Грос ввела понятие фокусирования, которое позже повлияло на когнитивные исследования в области референции. С конца 1970-х годов изучение дискурсивных процессов велось также в ряде отечественных научных центров, занимавшихся проблемами искусственного интеллекта и автоматической обработки естественного языка.

Формальная лингвистика в целом не очень активно интересуется проблемами дискурса. Отчасти это связано с объективной сложностью формализации дискурсивных процессов, отчасти с хомскианским постулатом о центральности синтаксиса. Однако некоторые формальные лингвисты пытаются ввести элементы дискурсивных понятий в арсенал генеративной грамматики (это касается вопросов референции и темо-рематической структуры, например в работах Т.Райнхарт). В формальной семантике существуют несколько направлений, объявляющих дискурс сферой своего интереса. В частности, это относится к теории репрезентации дискурса немецкого логика Х.Кампа, исследующей в первую очередь языковую квантификацию и временные категории.

В настоящее время дискурсивный анализ вполне институционализировался как особое (хотя и междисциплинарное) научное направление. Издаются специализированные журналы, посвященные анализу дискурса – «Text» и «Discourse Processes». Наиболее известные центры дискурсивных исследований находятся в США – это университет Калифорнии в Санта-Барбаре (где работают У.Чейф, С.Томпсон, М.Митун, Дж.Дюбуа, П.Клэнси, С.Камминг и др.), университет Калифорнии в Лос-Анджелесе (там работает Э. Шеглофф, один из основателей анализа бытового диалога), университет Орегона в Юджине (там работают Т.Гивон, Р.Томлин, Д.Пэйн, Т.Пэйн), Джорджтаунский университет (давний центр социолингвистических исследований, среди сотрудников которого – Д.Шиффрин). В Европе следует указать Амстердамский университет, где работает классик дискурсивного анализа Т. ван Дейк.

Андрей Кибрик, Павел Паршин

Литература:

Ильин И.П. Словарь терминов французского структурализма . – В сб.: Структурализм: «за» и «против». М., 1975
Земская Е.А., Китайгородская М.В., Ширяев Е.Н. Русская разговорная речь . М., 1981
Откупщикова М.И. Синтаксис связного текста . Л., 1982
Ван Дейк Т.А. Язык , познание , коммуникация . М., 1989
Арутюнова Н.Д. Дискурс . – Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990
Баранов А.Н., Плунгян В.А., Рахилина Е.В., Кодзасов С.В. Путеводитель по дискурсивным словам русского языка . М., 1993
Фуко М. Археология знания . Киев, 1996
Кибрик А.А., Плунгян В.А. Функционализм . – В сб.: Фундаментальные направления современной американской лингвистики. Под ред. А.А.Кибрика, И.М.Кобозевой и И.А.Секериной. М., 1997
Дискурсивные слова русского языка , под ред. К.Киселевой и Д.Пайара. М., 1998
Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса . М., 1999



Структура дискурса
Среди лингвистов распространенно мнение, что на уровне дискурса отсутствует структурная организация.
На начальном этапе развития теории – сосредоточенность на исследовании повседневного бытового речевого общения (наименее структурированного из всех типов дискурса).
Но разговор – лишь частный случай дискурса.
Способность говорящих индивидов различать правильные/неправильные языковые формы и последовательности подтверждается актами коррекции ошибок в общении. Грамматичность, уместность, приемлемость и сочетаемость элементов языковых выражений друг с другом и контекстом заложены в когнитивную базу языковой личности.
Связность – важнейшая из отличительных черт дискурса.
Необходимо обращаться к синтагматическому измерению дискурса, линейному развитию речи. Это проявляется в предсказуемости возможных путей продолжения дискурса: Предшествующий, левый элемент в последовательности языковых выражений обусловливает набор возможных вариантов следующего за ним элемента.
Многие исследователи сравнивают дискурс с шахматной игрой, правила которой схожи с правилами формальной грамматики. Каждый игрок, оставаясь в рамках правил, ведет свою стратегическую игру. Аналогично и в речи говорящие используют более или менее предсказуемые ходы для достижения собственных стратегических целей. В языке, как и в шахматах, количество вариантов велико, но теоретически исчислимо и можно выделить наиболее стабильные, вызывающие устойчивые когнитивные реакции в коммуникативной структуре.
Дискурс обладает качеством самоорганизации:
Как для письменных текстов, так и для устной речи вполне нормальным оказывается взгляд со стороны – т.е. дискурс по поводу самого дискурса (метакоммуникативные ходы, комментирующие, ориентирующие и меняющие ход общения или выделяющие его структурные фазы).
2. Единицы структуры дискурса.
- Коммуникативный ход;
- Репликовый шаг;
- Интеракционные единицы (обмен, трансакция, речевое событие, обмен коммуникативных ролей, коммуникативная стратегия).
Под единицами дискурс-анализа подразумеваются единицы анализа языкового общения, а не единицы системы языка. Они не входят в иерархические отношения.
Коммуникативный ход.
Ставший традиционным, речевой акт в дискурсе подвергся переосмыслению. Ученые в поисках альтернативного варианта, разработали целый ряд определений иного характера (Коммуникативный ход).
- Может быть речевым и неречевым;
- Это функционально-структурная единица;
- Далеко не всегда совпадает с речевым актом: иногда он реализуется с помощью последовательности речевых актов.
Виды коммуникативного хода:
Инициирующие; Продолжающие; Поддерживающие; Обрамляющие; Закрывающие; Ответные; Фокусирующие; Метакоммуникативные и др.
Речевой акт сам по себе не выполняет дискурсивной функции. Иллокутивная функция речевого акта не может отразить всего многообразия задач, которые говорящий решает посредством высказывания в конкретном эпизоде общения. И полная актуализация речевого акта осуществляется в дискурсе в качестве коммуникативного хода: когда мы о чем-то просим, утверждаем и т.д. мы развиваем тем самым диалог, конечная цель которого не равен сумме иллокутивной и перлокутивной составляющих речевого акта.
Репликовый шаг.
Репликовый шаг – фрагмент дискурса одного говорящего, отграниченный речью других. Он может быть:
По структуре – простым/сложным (включающим один коммуникативный ход или более);
По направленности – прогрессивным/инициирующим (регрессивным)/реагирующим/ реактивным.
Репликовый шаг и коммуникативный ход – единицы разной природы, поэтому они не вступают в системные или иерархические отношения.
Критерием для выделения репликового шага служит обмен коммуникативными ролями, или, проще говоря, тот самый момент, когда прекращает говорить один, и начинает говорить другой. Однако репликовые шаги не всегда легко выделить, поскольку распространены случаи одновременного говорения, перебивания и т.д.
Интеракционные единицы дискурса (обмен, трансакция, речевое событие).
Обмены коммуникативными ролями подразделяются на простые (двухкомпонентные обмены типа вопрос-ответ, просьба-обещание, приветствие-приветствие и т.п.) и сложные (типовые структуры, объединяющие несколько реплик, например вопрос-ответ-подтверждение и вопрос-переспрос-уточняющий вопрос-ответ).
Трансакция – единица сегментации общения (можно сравнить с абзацем).
Речевое событие – самый масштабный и легко идентифицируемый структурный сегмент языкового общения, единица макроуровня дискурса. Пример: допрос в зале суда, деловое совещание, ответ на уроке в школе, беседа врача и пациента и т.д.
Единицы структура дискурса можно представить в виде следующей схемы:
Речевой акт => коммуникативный ход // репликовый шаг => обмен => трансакция => речевое событие. (Следует помнить, что эти стрелки не означают простого механического включения единицы, расположенной слева, в ту, что следует справа)

1. О принципах прагматической интерпретации.

1.1. Понимание интерпретации.

1.2 . Родовая и жанровая специфика драматических текстов, релевантная для их прагматической интерпретации.

1.3 . Общая характеристика дейксиса, средства его выражения в языке и тексте.

1.5 . Вопрос о разграничении/интеграции семантики разных типов и функционально-семантическом поле дейксиса.

2. Дейктическая и субдейктическая организация драмы «Приключение» и ФСП дискурсов персонажей.

2.1. Выводы.

3. Дейктическая и субдейктическая организация драмы «Ариадна» и ФСП дискурсов персонажей.

3.1. Выводы.

Введение диссертации2002 год, автореферат по филологии, Кравцова, Елена Ивановна

Идеи языковой деятельности, динамизма, антропоцентризма оказываются сегодня отправной точкой многих гуманитарных исследований. В лингвистике эти идеи и вопросы, которые возникают в связи с ними, исследуются в рамках функциональной грамматики, когнитивистики, прагматики. Предлагаемое исследование относится к сфере лингвистической интерпретации текста, а именно - ориентировано на его прагматическую интерпретацию. Кроме того, избранный предмет исследования -функционально-семантические поля дейксиса - позволяет синтезировать в анализе драматических текстов прагматический и когнитивный аспекты.

Традиционное исследование категории дейксиса включает в себя разработку таких проблем как вычленение и классификация набора дейктический единиц в зависимости от их содержания (указание на говорящего, слушающего, время, пространство), функции (собственно дейксис, анафора, мысленный дейксис), режима речи (первичный/вторичный дейксис, дейксис речевой и дейксис нарративный). В диссертации предпринята попытка рассмотреть все эти признаки и свойства дейксиса как взаимодополняющие друг друга, то есть решить вопрос - на каких основаниях все эти разнородные единицы, тем не менее, образуют некую целостность в тексте. В рамках этой проблемы решается и ряд частных задач: описывается специфика мифопоэтического хронотопа, дается интерпретация драматических текстов, основанная на исследовании их дейктической организации.

Актуальность работы заключается в обращении к проблемам лингвистической категоризации и вопросам организации дискурса. Категория дейксиса исследуется в аспекте ее коммуникативно-когнитивной сущности. Кроме того, предлагаемый анализ синтезирует семасиологический и ономасиологический принципы, что соответствует современному направлению в лингвистическом анализе текста.

Как отмечено Т.В. Булыгиной, прагматика не имеет единого теоретического основания и существует в виде нескольких направлений (Балли 1955, Бенвенист 1974, Арутюнова 1981, 1999, Бергельсон, Кибрик 1981, Демьянков 1984, Грайс 1985, Караулов 1985, Падучева 1985, 1996, Вежбицкая 1985, 1997, Серль 1986, Ван Дейк 1989, Т.Г.Винокур 1989, Золотова 1995, 1998, Ван Валин 1996, Булыгина, Шмелев 1997, Остин 1999). В самом общем виде эти направления характеризуются тем, что «учитывают человеческий фактор, в них присутствует эксплицитная ссылка на говорящего, на человека, пользующегося языком» [Булыгина 1997, с.244-243]. При определении аспекта анализа мы руководствовались таким широким пониманием прагматики.

Ю.С. Степанов считает, что истоки прагматики можно усмотреть в феномене «расслоения Я», который появился в искусстве нового времени: «.в семиологии искусства новое течение начинается не с новой теории, а с появления нового в самом искусстве. Новое искусство предшествует новой теории» [Степанов 1986, с. 375]. Элементарная часть этого расслоения -«локация Я» в пространстве и времени, более сложная часть - «локация Я» как субъекта речи в отношении к акту говорения и «локация Я» в отношении к его внутреннему Эго, которое знает цели говорящего и его намерения».* Прагматика начинается с того момента, когда категория субъективности признается языковой категорией, а язык - антропоцентричной семиотической системой, когда начинает учитываться фактор говорящего субъекта. Ср. со структурой речевого акта, представленной в теории речевых актов и предикации), уровень иллокуции (уровень речевой компетенции субъекта), интенции адресанта и уровень интерпретации адресата) [Серль 1986].

Уровень локации (референции уровень перлокуции (уровень

Таким образом, классическое представление о прагматике как об описании отношения знака к его пользователю, введенное Ч. Моррисом, претерпело некоторые изменения. А. Вежбицкая полагает, что наиболее существенным объектом лингвистики должна быть семантика. Причем само явление подверглось переосмыслению. Языковое значение в прагматике и когнитивистике - это не просто соотношение между знаком и элементом реальности, а интерпретация этих элементов и отношений человеком. С одной стороны, семантика предстает в следующих вариантах: лексическая семантика, грамматическая семантика (морфология и синтаксис) и семантика прагматики, но с другой стороны - функционально - большинство языковых значений может быть оценено с позиций прагматики.

В современных исследованиях язык рассматривается не как предмет или инструмент, а как «среда развертывания нашей мыслительной и коммуникативной деятельности», как система, охватывающая «когнитивные, познавательные и коммуникативные стороны его функционирования» (Минский 1979, Павиленис 1986, Филлмор 1988, Ван Дейк 1988, Лакофф 1988, Дмитровская 1988, Ионесян 1988, Баранов, Добровольский 1990, 1996, Лангаккер 1997, 1998, Кубрякова, 1997, Кравченко 1997, Талми 1999). В этом случае когнитивный аспект оказывается неотделимым от прагматического, коммуникативного.

В дискурсе, как отмечает Е.С. Кубрякова, мы наблюдаем «органичное соединение актов коммуникации и актов когниции» [Кубрякова 1997, с. 45]. Как известно, существует множество определений дискурса, но традиционно дискурс как форма речи противопоставлялся повествованию (Бенвенист 1974). Мы избираем более широкое определение дискурса В.З. Демьянкова, так как в нем учитываются все интересующие нас элементы этого феномена: излагаемые события, их участники, перформативная информация и "несобытия", то есть обстоятельства, сопровождающие события, фон, поясняющий событие, информация, соотносящая дискурс с событием. Итак, "дискурс - это произвольный фрагмент текста, состоящий более чем из одного предложения (в нашем случае - из совокупности речевых актов кого-либо из персонажей анализируемых пьес). Часто, но не всегда он концентрируется вокруг некоторого опорного концепта, создает общий контекст, описывающий действующие лица, объекты, обстоятельства, время, поступки и т.п. Определяется дискурс не столько последовательностью предложений, сколько тем общим для создающего дискурс и его интерпретатора миром, который строится по ходу развертывания дискурса. Исходная структура дискурса имеет вид последовательности элементарных пропозиций, связанных между собой логическими отношениями" [Демьянков 1982]. Соотношение речевого и нарративного (повествовательного) режимов для нас также релевантно, но обе эти формы сосуществуют в рамках единого дискурса субъекта (подробнее см. гл. 1, § 1.З.). Взаимодействие дискурсов мы представляем как метадискурс (целостный текст), созданный "формирующей С активностью автора". Дискурсы персонажей будут рассмотрены 1) в соотношении с внешним миром («локация Я во времени и пространстве»); 2) как целенаправленное речевое действие («локация Я в отношении к акту говорения и к его внутреннему Эго»). Такое понимание дискурса влечет его рассмотрение и в соотношении с ментальными процессами субъектов речи, то есть процессами их интерпретации некоторого событийного, предметного содержания в лингвистических значениях.

За дискурсом, который существует главным образом в тексте, встает, по словам Ю.С. Степанова, «особая грамматика, особый лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса», особый интенсиональный мир с особым (текстовым) пространством и временем. Дискурс оказывается выражением этого мира и языковой личности, его продуцирующей, ее особой ментальности. Более того, Ю.С. Степанов говорит о том, что и в наши дни дискурс является выражением какой-либо мифологии.

Подобный семиотический мир создается за счет того, что каждый язык располагает средствами интерпретировать одну и ту же ситуацию множеством способов. «Он отражает мир только косвенным образом, он отражает непосредственно нашу концептуализацию мира» [Вежбицка, цит. по: Булыгина, Шмелев 1997, с. 48].

Драматический текст, в основе которого находится остро конфликтная ситуация, в полной мере реализует идею множественности интерпретации одного и того же события. Персонажи представляют (через свои дискурсы) различные стороны конфликта, разное видение ситуации, разное ее членение, что в свою очередь, отражается на их речевых стратегиях и приводит к проблемам коммуникативного плана. Поэтому еще одним фактором, влияющим на выбор аспекта анализа, является фактор, идущий от специфики самого материала - художественного драматического текста (подробнее в гл. 1, § 1-2).

Решая проблемы коммуникативного плана (достижение/недостижение перлокутивного эффекта речевого акта), мы неизбежно сталкиваемся с проблемой понимания высказывания, а вернее, его «интерпретацией на том или ином уровне концептуальной системы субъекта» [Павиленис 1986, с. 387]. Поэтому, анализируя речевые действия персонажей, представленные в драматических текстах, невозможно избежать и характеристики способов и особенностей категоризации и концептуализации мира, которые осуществляются субъектом каждого дискурса; исследованием подобных проблем занимается когнитивная лингвистика.

Истоки подобного понимания языка (и текста) - в лингвофилософской традиции В.фон Гумбольдта, А.А. Потебни, А.Ф. Лосева, М.М. Бахтина, а также в работах представителей аналитической философии - Дж. Остина, JI. Витгенштейна, Дж. Серля, Дж. Мура.

В.фон Гумбольдт называл расчленение языка на слова и правила -мертвым продуктом научного анализа, то есть моделью. Собственно же языком называется "совокупность актов речевой деятельности. По разрозненным элементам нельзя понять то, что есть высшего в языке; это можно постичь и уловить только в связной речи, что является лишним доказательством в пользу того, что каждый язык заключается в акте его реального порождения" [Гумбольдт 1984, с.71].

В.Н. Волошинов, как и В.фон Гумбольдт, считал, что язык как устойчивая система нормативно-тождественных форм - только научная абстракция. Язык - это непрерывный процесс становления, осуществляемый социальным речевым взаимодействием говорящих; законы этого становления не могут быть отделены от деятельности говорящих индивидов. Все области человеческой деятельности связаны с использованием языка, каждая сфера вырабатывает свои устойчивые типы высказываний (наука, публицистика, литература - усложненные, вторичные речевые жанры). Ситуация формирует высказывание, заставляет его звучать так, а не иначе (например, как требование, просьбу, мольбу и т.д.). Именно через конкретное высказывание язык входит в жизнь, а жизнь в язык. Высказывание всегда к кому-то обращено, чем-то вызвано, имеет какую-то цель, это "звено в цепи общения в определенной сфере человеческой деятельности" [Волошинов 1993, с. 106]; адресованность высказывания оказывается его конституирующим признаком, оно всегда строится с учетом возможных реакций (фактор адресата). Таким образом, вводится новый объект исследования - речь, которая всегда имеет форму конкретных высказываний, принадлежащих определенному субъекту, но при этом дихотомия языка - речи замещается пониманием единого феномена язык-речь.

К подобным проблемам обращался Л.Витгенштейн в своих поздних работах, пытаясь "выйти из тех ловушек", которые по его словам расставляет для нас язык. "Представить же себе какой-нибудь язык - значит представить

L-некоторую форму жизни" [Витгенштейн 1994, с.86]. Он приходит к выводу, что любой живой язык состоит из "языковых игр". Это понятие можно трактовать как язык и действия, с которыми он переплетен, а из этого следует наличие особых правил, наличие особой логики в каждом специфическом языке ("игре") - профессиональном, субкультурном, этническом и т.п. Язык уже не представляется Витгенштейну обособленным от мира, противостоящим ему логическим зеркалом. Он вплетен в многообразные "формы жизни" людей, реализуя себя в речевых актах и утрачивая свою суть в статике и покое.

Создатели теории речевых актов своей задачей считали выявление особой логики функционирования", правил, конвенций, имшшкатур и пресуппозиций общения, то есть тех факторов, благодаря которым приобретается небуквальное значение речевого акта, актуальный смысл для говорящего. Исходной точкой исследования в теории речевых актов избирается высказывание, являющееся одновременно действием, поступком, - перформатив. Причем значение высказывания и слова рассматривается в неразрывной связи с условиями их употребления: контекстом, ситуацией, участниками коммуникации, их социальными и иными характеристиками, а также целями их общения. Таким образом, помимо деятельностного понимания языка добавляется и понимание его тотальной антропоцентричности.

В современных прагматических и когнитивных исследованиях язык рассматривается как система, охватывающая «когнитивные, познавательные и коммуникативные стороны его функционирования».

В этом случае когнитивный аспект оказывается неотделимым от прагматического, коммуникативного. Все это позволяет нам рассматривать прагматический и когнитивный подходы к анализу драматического текста как дополняющие друг друга, а результаты его интерпретации - семиотическими по сути.

Помимо прагматики и когнитивистики в качестве теоретического обоснования подобного исследования текста можно рассматривать еще несколько смежных лингвистических направлений, объектом изучения которых также является текст. Пересечение с этими направлениями можно считать лишь частичным, так как различается понимание самого текста. Так, изучение языка художественной литературы, основоположниками которого были представители русской формальной школы (Ю.Н. Тынянов, В. Шкловский, Б.М. Эхейнбаум, P.O. Якобсон), основывалось на теоретическом материале и постулатах структурализма. Художественное произведение рассматривалось ими, прежде всего, как языковой текст, а сам язык как "твердый", объективированный, всегда самому себе тождественный феномен. Поэтому в качестве объекта исследования избиралась имманентная структура художественного текста, то есть словесный материал, его уровни, выстраиваемые по аналогии с языковыми: фонологический, грамматический и т.д., а также выделялись особые уровни - ритмический, графический и под. Предметом исследования были те приемы (вернее, соотношение языкового материала и приемов), которые преобразуют любые единицы языка в поэтические. Все остальное - философия, история, психология, биография -сфера исследования герменевтики и критики. Художественность, таким образом, виделась в претворении слова в художественный образ, его "остранении" (Шкловский 1990).

Фактор субъекта (как отправителя, так и получателя) не учитывался, так как рамки объекта, область исследования ограничивались вопросами системной значимости языковых единиц Для нас же принципиальным является рассмотрение языковых единиц в соотношении с говорящим субъектом и субъектом-интерпретатором. Но необходимо отметить, что сфера исследования языка художественной литературы расширялась и трансформировалась исследуемая проблематика. Это можно отметить в работах Г.О. Винокура (общефилологический подход: Винокур 1990), В.В. Виноградова (разработка проблемы образа автора: Виноградов 1976), М.М. Бахтина (исследование полифонической структуры романа: Бахтин 1972, Бахтин 1979), P.O. Якобсона, Ю.М. Лотмана (разработка структурной поэтики Лотман 1970, Якобсон 1987), Г.О. Ревзиной (системно-функциональный подход к художественному тексту: Ревзина 1989), Е.В. Падучевой (исследование нарративных структур: Падучева 1996).

Лингвистика текста также исключала из области исследования фактор субъекта, оставаясь в рамках системно-структурного подхода, но текст становится самостоятельным объектом рассмотрения исследования в области лингвистики текста (Вежбицкая 1978, Майенова 1978, Шмидт 1978, Пфютце 1978, Палек 1978, Тодоров 1978, Николаева 1978, Гальперин 1980, Кожевникова 1981, Мурзин, Штерн 1991). В первую очередь исследовались его онтологические свойства - связность и цельность и средства их обеспечения. Поэтому основным предметом исследования лингвистики текста оказывается структура текста, выявление метатекстовых единиц (гиперсинтаксиса), их классификация, а также типологизация всего текстового массива, художественных текстов в том числе. Результаты исследования в области лингвистики текста являются для нас аксиоматической базой для представления основных структурных и содержательных характеристик единиц превосходящих по объему высказывание (сверхфразовое единство, текст, дискурс): их формальная протяженность, линейность и смысловая связность, цельность (Л.Н. Мурзин, Т.М. Николаева, И.Р. Гальперин).

В то же время, исследования языка художественной литературы и лингвистика текста находятся в отношениях включения с семиотическими исследованиями (Степанов 1971, Греймас, Курте 1983, Степанов 1986, Лотман 1994, Б.А. Успенский 1995, Иванов 1995, Топоров 1995, Левин 1998, Кристева 1997, Топоров 1997, Цивьян 1997, Николаева 1997). Это обусловлено тем, что язык понимается как исходная естественная семиотическая система. Процесс семиозиса представляет собой процесс преобразования уже существующих знаковых систем в новые, то есть -процесс переосмысления знаков. Литература, таким образом, оказывается «семиотической деятельностью по преобразованию языка, кодифицированного денотативного слова» [Кристева 1997, с. 123].

В сферу семиотических исследований включаются множество различных знаковых систем: архитектура, мифология, кино, язык жестов и т.д. Для нас актуальны работы, относящиеся к исследованию вербальных знаковых систем (Лотман 1994, Левин 1997, Топоров 1995, Цивьян 1995, Успенский 1995). Но семиотика, изучающая вербальные системы, сегодня существует во множестве вариантов, мы основываемся на исследовательских приоритетах Московской семиотической школы. Т.М. Николаева определяет их следующим образом: антропоцентризм понимается как исходный принцип исследования вербальной семиотической системы, «материалом семиозиса является либо продукт человеческой деятельности, либо взгляд на мир, космогонию, на окружающую действительность глазами человека и определение его перцептивных и креативных особенностей». При этом само исследование направлено на реконструкцию «модели мира», а пространство понимается как основной семиотический конструкт [Николаева 1995, с.24].

Предлагаемый анализ текста нельзя отнести и к такому направлению, как интертекстуальный анализ дискурса, при котором фактор субъективности языка учитывается, но исследуется либо аспект сознательного/бессознательного овладения субъектом дискурсными элементами, либо субъект дискурса эксплицируется для того, чтобы затем его нивелировать: «.в любом дискурсе присутствуют следы дискурсивных элементов предшествовавших дискурсов, субъекты которых забыты» [Пеню, цит. по: Квадратура смысла 1999, с.45]. Присвоение дискурсных элементов происходит бессознательно. Таким образом, исследовательский интерес представителей этого направления был сосредоточен на явлениях цитации, чужой речи, гетерогенности дискурса, а также на имплицитных, невысказанных смыслах (в другой терминологии - презумпциях, пресуппозициях). Принимая положение о гетерогенности дискурса, мы рассматриваем его как единое пространство, принадлежащее определенному субъекту, и не учитываем характеристику сознательного/бессознательного использования того или иного элемента дискурса, так как подобное исследование требует психолингвистического подхода к дискурсу.

Тем не менее, для нас оказывается очень важной та методологическая переакцентировка, которая повлияла на понимание объекта исследования -текста - как дискурса. Так, теория интертекстуальности, утверждая несостоятельность структурализма и формального литературоведения, заявляет, что в тексте или языке нет окончательного "секрета" (Эко 1986, Арнольд 1993, Барт 1994, Жолковский 1994, Смирнов 1995, Фуко 1996, Б. Гаспаров 1996, Фатеева 1997, Кузьмина 1999, Ревзина 1999). Понятие письма, которое ввел Р. Барт, отображает понимание языковой деятельности как непрерывного процесса, не знающего ни начала, ни конца, ни дискретных фаз, ни состояний, каждое новое высказывание "пишется" как палимпсест, поверх предыдущих высказываний. Текст представляется не как устойчивый знак, а как "условия его порождения, это питательная среда, в которую погружено произведение, это пространство, не поддающееся ни классификации, ни стратификации, пространство без центра и без дна, без конца и начала, пространство со множеством входов и выходов, где встречаются для свободной игры гетерогенные культурные коды" [Барт 1994, с. 153].

Таким образом, если структурализм рассматривал свой объект как готовый продукт, результат функционирования, систему, как "нечто налично-осуществленное и подлежащее таксономическому описанию и моделированию", то постструктурализм предполагает перенесение внимания с "семиологии структуры на семиологию структурирования", с анализа статического знака и его твердого значения на анализ динамического процесса означивания. На смену идее оппозитивного различия приходит идея различения, инаковости, сосуществования множества нетождественных друг другу, но вполне равноправных смысловых инстанций [Косиков 1994, с. 38].

В самой структуре текста подчеркивается его "многоязычность" (Лотман 1993), "множественность Эго" (Фуко 1994). Скольжение между этими различными структурами, игра с ними "провоцирует ту целесообразную неправильность, которая и составляет сущность нового сообщения или нового прочтения старого" [Лотман 1993, с. 152]. Но при таком понимании текста возникает вопрос о том, кто "играет" с этими кодами и кому принадлежит это новое прочтение, то есть вопрос о субъекте текста, этой игры и ее интерпретации.

Возвращаясь к феномену «расщепления Я», нужно отметить, что выделяют несколько «ипостасей говорящего» [Падучева 1995], которые обязательно реализуются в высказывании: говорящий как субъект дейксиса, как субъект речи, как субъект восприятия и сознания. В качестве объекта исследования было избрано именно первое соотношение - говорящий как субъект дейксиса. Это универсальное средство референции является основой формирования интенсиональных (вымышленных) миров и служит основанием для интерпретации всех других ипостасей говорящего субъекта. Дейктические единицы, локализуя предметы, события, явления и самого субъекта во времени и пространстве - задают нам наиболее общие (универсальные) рамки концептуальной системы, ее исходные концепты.

Что касается авторства пространственно-временных концептов, а также и субъективных оценок, хотелось бы подчеркнуть, что мы рассматриваем текстовое время, текстовое пространство, которые действенны в рамках каждого конкретного текста. Это дейксис, принадлежащий персонажам. Говорить о дейксисе автора в рамках данного исследования нам представляется невозможным, но мы допускаем, что интертексгуальный анализ более широкого материала позволит выявить константные (метатекстовые) концепты, соотносимые с языковой личностью автора

Материалом данного исследования являются драматические тексты МИ. Цветаевой разных периодов творчества: «Приключение» и «Ариадна».

Объект исследования - речь персонажей, анализу подвергается коммуникация фиктивных говорящих «персонаж - персонаж». Совокупность речевых актов каждого персонажа рассматривается как его дискурс.

Предметом анализа являются дейктические и субдейкические единицы, то есть единицы, которые функционально или семантически связаны с категориями субъекта, времени и пространства (пространственная и временная лексика, категории лица, залога, времени, вида, модальности).

Единица анализа - речевой акт, который рассматривается с учетом его уровней. Под уровнями понимается уровень элементов речевого акта, участвующих в формировании дейктической структуры дискурса, и уровень целостного речевого акта, его диктумный и модусный уровни (всего проанализировано 402 РА в пьесе «Приключение» и 747 РА в пьесе

Ариадна»). Термины речевой акт и высказывание мы используем как синонимы. Обе единицы характеризуются в различных исследовательских традициях тождественными свойствами: «Высказывание и есть приведение в действие языка посредством индивидуального акта (выделено нами - Е.К.) его использования» [Бенвенист 1974, с.312-313.]. Основной параметр речевого акта или высказывания - говорящий, который, осуществляя референцию и предикацию, вкладывает в него иллокутивные силы (значения), придает ему адресную направленность (Серль 1986, Волошинов 1994, Остин 1999). Предложение же, по отношению к высказыванию, понимается как некая инвариантная единица, «изъятая» из всего многообразия типически схожих актуализированных речевых актов [Падучева 1985, с.42]. При анализе драматических текстов мы можем наблюдать несовпадение границ речевого акта/высказывания и предложения. Сложносочиненное, сложноподчиненное предложения могут содержать несколько однотипных/различных речевых актов.

Гипотеза исследования: дейксис - это не просто средство указания, но естественная (по Е.С. Кубряковой) текстовая категория, которая существует в виде функционально-семантических полей с принципиально открытыми границами и соотносится с универсальной когнитивной триадой: субъект -место - время [Карпухина 2001].

Когнитивная лингвистика разрабатывает сегодня новые принципы и методы изучения и описания языковой семантики. Это обусловлено прежде всего тем, что процессы языковой категоризации связываются с процессами категоризации вообще. Поэтому предлагается абсолютно иной принцип строения языковых категорий, не укладывающийся в классические рамки, когда категории характеризуются дискретностью, а отнесение к ним единиц происходит на основе наличия у них набора необходимых свойств. У такой категории не может быть размытых краев. В естественной же категории (или естественной классификации) классы единиц жестко друг другу не противопоставлены, поэтому «в одной и той же категории (знаке) критериальные свойства входящих в нее единиц расходятся и не совпадают. и сама категория оказывается объединением или набором единиц с нетождественными свойствами и в то же время группировкой единиц характеризующихся неким общим свойством - быть представителем чего-то вне знака» (Е.С. Кубрякова). В качестве основания для объединения подобных единиц с нетождественным набором свойств используется введенное JI. Витгенштейном понятие «фамильного сходства», прототипического принципа устройства любой языковой категории (языковой семантики вообще). В прототипической семантике принимают два допущения: у лингвистических категорий существуют когнитивные основания, элементы одной категории объединяются не потому, что они обладают свойствами, необходимыми и обязательными для каждого из членов категории, а потому, что они имеют некоторые черты подобия или сходства с тем членом категории, который выбирается в качестве ее лучшего представителя и полнее всего репрезентирует эту категорию. Ее языковыми субститутами являются дейктические и субдейкические единицы -пространственная и временная лексика, категории лица, залога, времени, вида, модальности. Основные концептуальные и языковые оппозиции, соотносимые с дейктическими универсалиями - это оппозиция Я/Ты, здесь/не здесь и сейчас/не сейчас. Эти исходные оппозиции могут конкретизироваться и уточняться. Так, например, оппозиция сейчас/не сейчас соотносится с оппозициями временность/вневременность, линейность/цикличность, оппозиция здесь/не здесь - с горизонтальной/вертикальной направленностью и т.д. Таким образом, дейктические единицы рассматриваются не просто как средство указания, но как ядерные концепты, вокруг которых организуются функционально-семантические мини поля персональное™, пространственности и темпоральности. В тексте функционально-семантические поля (ФСП) имеют расширенную структуру, так как формируются за счет разноуровневых единиц, которые семантически (денотативно/концептуально) либо функционально коррелируют с дейктическим центром, то есть объединяются в ФСП на основании прототипической семантики. Причем ФСП дейксиса не равны дейктическому полю, то есть простой совокупности дейктических единиц ФСП дейксиса понимаются как гепггальт, основанием которого являются дейктические концепты.

Цель данного прагматически ориентированного анализа - рассмотреть дейктические и субдейктические единицы драматических текстов, смоделировать их функционально-семантические поля и описать конструктивные семиотические модели представлений персонажей о времени и пространстве.

Для достижения этой цели в необходимо решить следующие задачи: В первой главе 1) определить понятие интерпретации; 2) охарактеризовать драматические тексты с точки зрения их родовой и жанровой специфики; 3) дать общую характеристику дейксиса, рассмотреть различия дейктических единиц, обусловленные сферой их функционирования; 4) установить соотношение между категорией модальности, интенциями субъектов речи и их пространственно-временными представлениями; 5) рассмотреть проблему разграничения/интеграции семантики различных типов и решить вопрос о категориальном статусе дейксиса.

Во второй главе 1) выявить специфику категорий времени и пространства в мифопоэтических текстах; 2) посредством анализа дейктических единиц и их субститутов (лексических, грамматических) на разных уровнях речевых актов выявить актуальные для главных персонажей концепты, которые формируют дейктические координаты субъекта, времени и пространства в пьесе «Приключение»; 3) результаты анализа представить в семиотических моделях времени и пространства, а также в моделях функционально-семантических полей дейксиса, которые формируются на основании дискурсов главных персонажей - Генриэтты и Казановы.

В третьей главе 1) посредством анализа дейктических единиц и их субститутов (лексических, грамматических) на разных уровнях речевых актов выявить актуальные для главных персонажей концепты, которые формируют дейктические координаты субъекта, времени и пространства в пьесе «Ариадна»; 2) результаты анализа представить в семиотических моделях времени и пространства, а также в моделях функционально-семантических полей, которые формируются на основании дискурсов главных персонажей -Тезея, Ариадны, Вакха, Миноса и Эгея; 3) исходя из специфики употребления дейктических единиц, дать характеристику формальной организации дискурсов (их речевой/нарративной структуры).

Специфика поставленных цели и задач обусловила использование следующих методов и приемов исследования: описательный и сопоставительный метод, метод семантического (концептуального) анализа, метод гипотетической интерпретации (В.З. Демьянков, Т. Ван Дейк). На основе этих методов были разработаны принципы анализа и интерпретации драматических текстов, основанные на анализе указательных и референциальных единиц (лексических, грамматических), а также приемы определения и формулирования модусных смыслов речевых актов, приемы описания структуры дискурса посредством соотнесения видо-временных форм предикатов и различных режимов речи. П. Б. Паршин замечает, что достижения современной лингвистики касаются в первую очередь теоретических открытий, «большого метода» для изучения языка как «энергейи» не существует, и поэтому «частичным его субститутом служат теоретические инновации, вводящие в рассмотрение новые модельные конструкты» [Паршин 1996, с. 28] и новые понятия. Мы рассматриваем наш анализ как концептуальный анализ, который синтезирует семасиологический и ономасиологический подходы, и в котором мы считаем необходимым учесть онтологический и функциональный аспекты исследуемого объекта. В качестве модельного конструкта для описания дейктической организации драматических текстов используется понятие семантического поля.

Научная новизна. Дейксис впервые рассматривается как естественная текстовая многоуровневая категория, которая напрямую оказывается связанной как с универсальной когнитивной триадой субъект - время - место, так и с содержательной и структурной организацией дискурса. Причем дейксис понимается как естественная категория с прототипической семантикой, которая в тексте реализуется в виде функционально-семантических указательно-референциальных полей. Новизна исследования состоит й в том, что впервые разработаны приемы и принципы описания разноуровневой и неоднородной дейктической структуры текста, покрывающей все его пространство. Впервые категория модальности рассматривается как связующее звено между когнитивным и коммуникативным уровнем высказывания, между уровнем его элементов (дикгумом) и уровнем целостного высказывания (модусом), а также как многофункциональная категория, связанная с дейктическими компонентами субъектности/темпоральности. При выявлении соотношения категориальных значений времени и вида и их зависимости от режима высказывания (речевого/нарративного) впервые рассмотрена проблема соотношения форм будущего времени и режима высказывания. Кроме того, избранные в качестве материала анализа драматические произведения М.И. Цветаевой - это область, не исследованная с точки зрения их лингвистической специфики.

Теоретическая значимость работы состоит в том, что предлагаются новые принципы изучения категории дейксиса. Это явление рассматривается как естественная текстовая категория, которая существует в виде ФСП, организующими центрами которых являются когнитивные универсалии субъект - место - время. Расширяется крут единиц, которые участвуют в формировании подобных ФСП, на основании принципа прототипической семантики в них включаются разноуровневые языковые элементы, обладающие нетождественными свойствами и характеристиками, но соответствующие при этом (концептуально, денотативно, функционально) ядерным когнитивным единицам.

Практическая ценность работы состоит в том, материалы и результаты исследования могут быть использованы при подготовке общих курсов по морфологии, синтаксису русского языка, а также в спецкурсах по семасиологии, лингвистике текста, когнитивной лингвистике, языку художественной литературы и интерпретации текста. Разработанная методика анализа и интерпретации драматических текстов может быть спроецирована на другой текстовый материал (как художественный, так и не художественный). Общие выводы, касающиеся конкретных анализируемых драматических текстов М.И. Цветаевой, могут послужить основой для исследования других драматических произведений и произведений, которые характеризуются синтезированием различных жанровых и дискурсных форм как данного автора, так и любого другого.

На защиту выносятся следующие положения:

2. прототипические дейктические единицы языка формируют указательное мини поле, без которого невозможно развертывание любого текста/высказывания по осям координат субъект - место - время;

3. все разноуровневые дейктические и субдейктические элементы и единицы существуют в дискурсе персонажа в виде функционально-семантических полей с принципиально открытыми границами;

4. описание ФСП дейксиса покрывает все текстовое пространство, так как для характеризации лексической/грамматической единицы как субдейктической - необходима семантическая/функциональная корреляция этой единицы с ядерными прототипическими значениями субъектности, пространственности и темпоральности;

5. для реализации такого описания необходим многоуровневый анализ речевого акта, при котором одновременно учитываются его коммуникативная и когнитивная составляющие, диктумный и модусный уровни;

Апробация работы. Основные положения работы были изложены на лингвистических конференциях: «Языковая картина мира: лингвистический и культурологический аспекты», Бийск, 1998, «Проблема интерпретации в лингвистике и литературоведении», Новосибирск, 2001.

Материал работы отражен в следующих публикациях:

1. Один из способов лингвистической интерпретации текста с диалогической структурой // Человек - коммуникация - текст, вып. 2, 4.1. Барнаул, 1998. С. 165-167.

2. Некоторые проблемы анализа драматического текста И Языковая картина мира: лингвистический и культурологический аспекты, ч.1. Бийск, 1998. С. 257-260.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Функционально-семантические поля дейксиса как средство организации дискурса персонажа"

Заключение

Новые теоретические разработки лингвистики второй половины 20 в. открыли новые аспекты (когнитивные, коммуникативные) уже известных языковых явлений и позволили включить в сферу исследования многие явления, ранее остававшиеся за пределами лингвистики. Как справедливо отмечает Ю.С. Степанов, начало этому процессу расширения лингвистического анализа и его возможностей положено с осмысления категории субъекта как категории лингвистической. И это касается не только лингвистики. М. Фуко полагает, что вообще «объект гуманитарных наук - это не язык, но то существо, которое, находясь внутри языка, окруженное языком, представляет себя, говоря на этом языке, смысл произносимых им слов и предложений и создает, в конце концов, представление о самом языке» [Фуко 1994, с.373]. Поэтому можно сказать, что мы рассматривали достаточно традиционный предмет - дейксис - с новых позиций, синтезирующих ономасиологию и семасиологию, прагматику и когниттистику, анализ языка художественной литературы и семиотику, концептуальный анализ и интерпретацию текста,

В первую очередь переосмысление коснулось самого понятия текста, который начал осознаваться как открытое образование (дискурс), соотносимое с субъектом, его создавшим/воспринявшим, а также взаимодействующее со всеми другими подобными образованиями в рамках единой семиосферы, формирующее особый интенсиональный мир, вторую (идеальную) реальность по своим собственным законам. Поэтому интерпретация текста или высказывания для нас - интерпретационный процесс, базирующийся на знаниях интерпретирующего, соответствующий принципам множественности видов интерпретаций, «внутреннему миру» интерпретатора. Родовые и жанровые особенности драматических текстов также повлияли на тип и аспект анализа, так как диалогическое построение текстов позволяет учитывать и речевые акты персонажей, и особую функцию ремарок, и позицию интерпретатора.

Синтез ономасиологии и семасиологии являлся для нас методологическим основанием для совмещения прагматического и когнитивного аспектов в исследовании дейксиса, а в конечном счете - для переосмысления его категориального статуса. Ни в одном из известных нам исследований, посвященных дейксису, не затронут подобный аспект этого явления. Традиционное исследование категории дейксиса включает в себя разработку следующих проблем: вычленение и классификация набора дейктический единиц в зависимости от их содержания (указание на говорящего, слушающего, время, пространство), функции (собственно дейксис, анафора, мысленный дейксис), режима речи (первичный/вторичный дейксис, дейксис речевой и дейксис нарративный). Мы предприняли попытку рассмотреть все эти признаки и свойства дейксиса как взаимодополняющие друг друга, то есть попытались решить вопрос - на каких основаниях все эти разнородные единицы, тем не менее, образуют некую целостность, гештальт, а также выдвинули гипотезу о том, что дейксис является естественной текстовой категорией, существующей в виде функционально-семантических полей. Для доказательства этого положения было введено понятие естественной категории, разработанное в когнитивной лингвистике. Неоднородные по своим свойствам единицы, входящие в состав категории дейксиса, объединялись на основании их прототипической семантики. Прототипами и когнитивным основанием категории дейксиса являются такие когнитивные универсалии как субъект, время, пространство, которые задают концептуальные рамки как отдельному высказыванию, так и дискурсу в целом. Именно исходя из этого когнитивного основания, был проведен концептуальный анализ дейктических и субдейктических единиц на уровне компонентов высказывания (лексических, грамматических), его диктумной части и на уровне целостного высказывания, его модусной части. Для этого была разработана специальная методика многоуровневого анализа речевого акта, в которой одновременно учитывались его коммуникативная и когнитивная составляющие, диктумный и модусный уровни.

Основные концептуальные оппозиции, организующие весь смысловой континуум дискурсов персонажей и самой категории, таковы: Я - Ты. сейчас - не сейчас, здесь - не здесь. Но можно сказать, что все эти оппозиции построены на еще более абстрактной оппозиции определенности -неопределенности, а точнее - референциональкой определенности/неопределенности, как субъектной, временной, так и пространственной. Внутри каждой из этих оппозиции можно вычленить более дробные, детальные концептуальные оппозиции: родовая, индивидная субъектная определенность/неопределенность, прошлое/настоящее/будущее, линейность/цикличность, считаемость/несчитаемость времени, направленность пространства горизонтальная/вертикальная, его заполненность/незаполненность, ограниченность/неограниченность.

Таким образом, когнитивные дейктические универсалии определяют семантическую структуру интенсионального мира, представленного в дискурсе. А наполнение этих универсалий конкретным содержанием оказывается напрямую связанным с субъективными процессами категоризации говорящих. Так, в ранней пьесе, рассмотренной в первой главе, модели категоризации времени и пространства двумя главными персонажами оказываются противоположными: Генриэтта категоркзирует время как линейное, движущееся, идущее, конечное, причем такое понимание времени соотносится с видимым здесь. Но ее хронотопическое представление многомерно, поэтому определяющим оказывается представление о нерасчлененном, не заполненном, открытом, неопределяемом пространстве (единственное его определение не пространственно - «вечность»).

Доминирующим модусами ее высказываний являются модусы ментального плана, то есть феномен "пространство-время" именно осмысляется, осознается ею. Казанову характеризует статичная, циклическая, замкнутая модель представления "пространства-времени", для него и время и пространство вполне определенны, конкретны, заполнены. Он скорее ощущает, чем осознает эти явления, так как преобладающим модусом его речевых актов оказываются модусы волитивного и эмоционального планов. Отмечается также пассивность Казановы по отношению к явлениям времени и пространства: для него не характерно перемещение в этом наличном пространстве, то же касается и отношения ко времени - он движется не во времени, а со временем.

В поздней пьесе, рассмотренной в третьей главе, все герои существуют в рамках единой глобальной космологической хронотопической модели, внутри которой можно выделить различные ее вариации в зависимости от актуальности того или иного концепта для каждого персонажа: Ариадна и Минос занимают антагонистические позиции по координате времени, так как их перцептивное, индивидуальное время разнонаправлено - от момента речи сейчас к будущему (Ариадна) или к прошлому (Минос), объединяет их только топос. У Ариадны и Тезея отмечается совпадение по параметру времени, для обоих актуален аспект будущего. Но в то же время наблюдается расхождение в представлениях субъектов своей позиции (роли) по отношению ко времени, что выражается в оппозиции концептов активности - пассивности (или агентивности - пациентивности), динамики - статики, Ариадна - это созерцатель, который подчиняется обстоятельствам, Тезей, напротив, занимает агентивную позицию, способен перемещаться в земном пространстве, полагает, что сам выбирает будущее для себя и Ариадны. К тому же Тезей - единственный персонаж, который активно перемещается по срединному миру. Эгей, как и Ариадна, пребывает в состоянии ожидания, в состоянии ожидания, Минос также занимает пациентивную позицию. Вакх, как и все представители небесного мира (Олимпа), характеризуется по признакам вечности, бессмертия, он - единственный, обладающий способностью перемещения вверх.

Концептуальный (ономасиологический) анализ пересекается с прагматическим (семасиологическим) анализом и интерпретацией, направленными на выявление формальных особенностей дискурсов драматических текстов. Пересекаются они в основном за счет вариативности самих дейктических и субдейктических единиц или их полифункциональности, способности соответствовать сразу нескольким прототипическим компонентам, например, субъекту и времени, времени и пространству. Если при концептуальном анализе была учтена как лексическая, так и грамматическая семантика дейктических элементов, то при анализе структурных особенностей дискурсов особое внимание было уделено грамматическим единицам, формирующим разные режимы дискурса -речевой и нарративный. На данном этапе анализа было решено несколько задач: квалификация семантико-функциональной категории модальности как связующего звена между хронотопическими представлениями субъектов и их особенностями реализации в дискурсе, то есть как такого языкового явления, которое коррелирует одновременно и с когницией и с коммуникацией; соотнесение временных форм предикатов с их видовой категориальной семантикой, выявление зависимости этой категориальной семантики от типа режима речи, а также связи этого режима дискурса с категориальной семантикой лица. Проведенный анализ показал, что соотношение основных режимов речи в анализируемых текстах не совпадает. Ранняя пьеса «Приключение» в большей степени построена на соответствии речевому режиму коммуникации, то есть на соответствии канонической коммуникативной ситуации. Высказывания главных персонажей, в основном, это высказывания, произведенные в речевом режиме, режиме диалога, на что указывает преобладание форм настоящего времени, соотношение личных местоимений (Я-Ты, либо Я-Вы), а также использование модусов волеизъявления, полагания, эмотивный модус. Но отмечаются и небольшие вкрапления нарративных высказываний у Генриэтты (повествование касается своего прошлого, будущего Казановы (проспективный нарратив). Именно эти высказывания характеризуются по модусу повествования и модусу знания, которые свойственны канонической речевой ситуации.

Несмотря на соответствие большей части высказываний канонической коммуникативной ситуации, речевой режим не препятствует использованию вневременных форм настоящего времени, которые обозначают признаки, выходящие за рамки конкретной ситуации, что мы и наблюдаем в большинстве речевых актов Генриэтты.

Специфика поздней драмы состоит в том, что главные персонажи предстают одновременно как участники действий, разворачивающихся в момент речи, сейчас, и как повествователи, что выражается и временными глагольными формами, то есть категорией времени, и использованием личных местоимений третьего лица в значении первого лица (совмещение перспектив), и большим, чем в ранней пьесе, количеством речевых актов в модусе повествования и знания.

Факт спаянности двух режимов в дискурсе одного персонажа подкрепляется самой формой высказываний, очень часто они реализуются в виде монолога. Это явление наблюдается в дискурсах трех главных персонажей: Ариадны, Тезея, Вакха. Совмещение в одном персонаже функции говорящего и повествователя приводит к дистанциированности персонажей от происходящих событий, что характерно именно для позиции автора. Совпадение точки зрения автора и точки зрения персонажа мы отметили только в высказываниях героинь обеих пьес, так как и Генриэтта, и

Ариадна обладают всеохватным видением событий, более того, они обладают знанием о будущих событиях (только у этих героинь отмечается проспективный нарратив, и такие речевые акты, как пророчества).

Итак, мы рассмотрели дейксис как референциально-указательную функциональную категорию. При этом мы исходили из ее когнитивных оснований, что позволило нам объединить множество дейктических и субдейктических разноуровневых единиц в единое семантическое поле, причем поле является функциональным, так как представляет существование всех разнородных дейктических элементов в дискурсе как некую целостность (гештальт). Минимальное дейктическое поле, состоящее из специальных указательных единиц, таким образом, расширяется за счет включения в него референциальных единиц номинативного типа, а также за счет грамматических элементов, семантика которых денотативно или концептуально связана с исходными iфототипическими когнитивными компонентами субъект-пространство-время и их языковыми коррелятами я/ты - здесь/не здесь - сейчас/т сейчас. Поэтому можно сделать вывод о том, что все разноуровневые дейктические и субдейктические элементы и единицы существуют в дискурсе персонажа в виде функционально-семантического поля с принципиально открытыми границами. Причем именно прототипичность семантики дейктических единиц обусловливает его принципиальную незамкнутость, открытость.

По итогам анализа дейктической и субдейктической организации двух рассматриваемых драматических текстов можно сделать вывод о том, что дейксис действительно покрывает все текстовое пространство, что, в свою очередь, подтверждает тезис о том, что эта категория является не просто средством указания, а естественной категорией, которая существует в виде разноуровневых ФСП сразу с несколькими i фототипическими ядрами, и

169 которая задает концептуальные рамки дискурса и организует его формальную структуру (речевую/нарративную).

Если говорить о перспективах подобного исследования, то нужно отметить, что мы предлагаем еще один метод анализа и интерпретации текста, который можно апробировать на текстах, характеризующихся не только драматическими, но другими жанровыми формами, как данного автора, так и других, с целью выявления особенностей в структурах дискурсов разных жанров, то есть соотношения в них различных речевых элементов.

Список научной литературыКравцова, Елена Ивановна, диссертация по теме "Русский язык"

1. Азадовский К. Эвридика и Сивилла: орфические странствия М. Цветаевой // Новое литературное обозрение. 1997, № 26, с. 317-322.

2. Аксенов Г.П. О причине времени// ВФ, 1996, № 1, с. 42-51.

3. Аналитическая философия: Избранные тексты. М., 1993.

4. Андреева К.А. Грамматика и поэтика нарратива в русском и английском языках. Автореферат дисс-ции. д.ф.н. Екатеринбург, 1998. 47 с.

5. Антокольский П. Театр М. Цветаевой // М. Цветаева Театр. М., 1988, с. 524.

6. Ануфриева А. "Это не пьеса, это поэма."? // Театр, 1992, № 2, с. 7-47.

7. Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Избранные труды, том 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995а, с.629-650.

8. Апресян Ю.Д. Проблема фактивности: знать и его синонимы // Избранные труды, том 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 19956, с. 405-434.

9. Апресян Ю.Д. Перформативы в грамматике и словаре // Избранные труды, том 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995в, 199-218.

12. Аристотель Поэтика// Аристотель Сочинения в 4-хт.т. Т. 4. М., 1984.

13. З.Арнольд И.В. Читательское восприятие интертекстуальности и герменевтика // Интертекстуальные связи в художественном тексте. СПб., 1993, с. 4-12.

14. Арутюнова Н.Д Фактор адресата // Изв. АН СССР, сер. ЛиЯ., том 40, № 4, 1981, с.356-376.

15. Арутюнова Н.Д. О новом, первом, последнем // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997а, с.356-367.

16. Арутюнова Н.Д. Время: модели и метафоры // Логический анализ языка. Язык и время. М., 19976, с.51-62.

17. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. М., 1976.

18. Арутюнова Н.Д. Семантическая структура и функция субъекта // Изв. АН СССР, сер. ЛиЯ., том 38, № 4, 1979.

19. Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений. Оценка, событие, факт. М., 1988.

20. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999.

21. Балли Ш. Общая теория высказывания // Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955, с.43-158.

22. Баранов Б.Н., Добровольский Д.О. Лео Вайсгербер в когнитивной перспективе // Изв. АН СССР, Сер. ЛиЯ., Том 49, 1990, № 5, с. 451-459.

23. Баранов Б.Н., Добровольский Д.О. Постулаты когнитивной семантики // Изв. АН. Серия ЛиЯ., т.56, № 1, 1997, с. 11-22.

24. Барт Р. Драма, поэма, роман // Называть вещи своими именами. М., 1986, с.133-151.

25. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994.

26. Барт Р. Лингвистика текста // НЗЛ, в.8. М., 1978, с.442-450.

27. Батов В.И., Сорокин Ю.А. Атрибуция или идентификация? // Изв. АН. Сер. ЛиЯ. 1988, т.47, № 5, с. 472-477.

28. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Ф.М. Достоевского. М., 1972.

29. Бахтин М.М. Работы 1920-х годов. Киев, 1994.

30. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

31. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.

32. Бентли Э. Жизнь драмы. М., 1978.

33. Бергельсон М.Б., Кибрик А.Е. Прагматический "принцип приоритета" и его отражение в грамматике языка // Изв. АН СССР, Сер. ЛиЯ., т. 40, № 4, 1981, с.343-355.

34. Зб.Богин Г.И. Интенциональность как средство выведения к смысловым мирам // Понимание и интерпретация текста. Тверь, 1994, с. 8-18.

35. Болотина М.А. Соотношение понятий «модальная рамка» и «пропозиция» в структуре высказывания с модальными глаголами // Проблемы семантики и прагматики. Калининград, 1996, с. 59-65.

36. Бондарко А.В. Вид и время русского глагола (значение и употребление). М., 1971.

37. Бондарко А.В. Грамматическое значение и смысл. М., 1978.

38. Бродский И. Бродский о Цветаевой: интервью, эссе. М., 1998.

39. Булыгина Т.В. Грамматические и семантические категории и их связи // Аспекты семантических исследований. М., 1980, с.320-355.

40. Булыгина Т.В. О границах и содержании прагматики // Известия АН СССР. Сер. ЛиЯ., 1981, т. 40, №4.

41. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Аномалии в речевой деятельности // Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира. М., 1997, с.473-481.

42. Булыгина Т.В.К построению типологии предикатов в русском языке // Семантические типы предикатов. М., 1982. С.7-85.

43. Бюлер К. Указательное поле языка и указательные слова // Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. М., 1993, с.74-136.

44. Ван Валин Р.Д. Взаимодействие синтаксиса, семантики и прагматики в грамматических системах: развитие инструментария в 20 веке // Вестник МГУ, сер.фил-ия. 1996, № 5, с. 111-124.

45. Васильева В.В. Текст в культуре и культура в тексте // Фатическое поле языка. Пермь, 1998.

46. Вежбицкая А. Дескрипция или цитация? // H3JI, в.13. М., 1982, с.237-263.

47. Вежбицкая А. Из книги "Семантические примитивы" // Семиотика. М., 1983, с.225-253.

48. Вежбицкая А. Метатекст в тексте // H3JI, в.8. М., 1978, с.402-425.

49. Вежбицкая А. Речевые акты // НЗЛ, в. 16. М., 1985, с.251-276.

50. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1997.

51. Вендлер 3. Факты в языке // Философия, логика, язык. М., 1987, с. 293-318.

52. Виноградов В.В. О поэзии А.Ахматовой // Виноградов В.В. Поэтика русской литературы. М., 1976, с.369-460.

53. Виноградов В.В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М., 1972. 5 5.Винокур Г.О. О понятии поэтического языка // Винокур Г.О.

54. Филологические исследования. М., 1990, с. 140-146.

55. Винокур Т.Г. К характеристике говорящего // Язык и личность /Под редакцией Ю.Н. Караулова. М., 1989.

56. Витгенштейн Л. О достоверности //Витгенштейн Л. Философские работы, том 1. М., 1994.5 8. Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы, том 1. М., 1994.

57. Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. М., 1993.

58. Вольф Е.С. Субъективная модальность и семантика пропозиции // Прагматика и проблемы интенсиональности. М., 1988, с. 124-144.

59. Гак В.Г. Высказывание и ситуация // ПСЛ 1972. М., 1973, с. 363.

60. Гак В.Г. Пространство времени //Логический анализ языка: Язык и время. М., 1997. С. 122-130.

61. Гальперин И.Р. Интеграция и завершенность текста // Изв. АН СССР, сер. ЛиЯ., том 39, № 6, 1980, с. 512-521.

62. Гаспаров Б. Язык. Память. Образ. М., 1996.

63. Гаспаров M.JI. "Поэма воздуха" М.Цветаевой // Гаспаров M.JI. Избранные труды, том 2. М., 1997, с. 168-187.

64. Герман И.А., Пищальникова В.А. Введение в лингвосинергетику. Барнаул, 1999.

65. Гершкович А. О театре М.Цветаевой («Федра») // М.Цветаева: 1892-1992. Норвический симпозиум. Нортфилд, Вермонт, 1992, с. 240-246.

66. Гийом Г. Принципы теоретической лингвистики. М., 1992.

67. Гловинская М.Я. Семантические типы видовых противопоставлений русского глагола. М., 1982.

68. Гловинская М.Я. Русские речевые акты со значением ментального воздействия // Логический анализ языка: Ментальные действия. М., 1993, с. 82-89.

69. Городецкий Б.Ю. К проблеме семантической типологии. М., 1969.

70. Грайс Г.П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике, вып. 16. М., 1985, с.217-238.

71. Греймас А.Ж., Курте Ж. Объяснительный словарь семиотических терминов // Семиотика. М., 1983, с.483-551.

72. Гумбольдт В. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества // Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

73. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка, в 4-х тт. М., 1978.

74. Дейк ван Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.

75. Дейк ван Т.А., Кинч В. Стратегии понимания связного текста // НЗЛ, в.23. М., 1988, с. 153-212.

76. Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М., СПб., 1998.

77. Демьянков В.З. «Субъект», «тема», «топик» в американской лингвистике последних лет (обзор 2)// Изв. АН СССР, сер. ЛиЯ., том 38, № 4, 1979, с. 368-381.

78. Демьянков В.З. Доминирующие лингвистические теории в конце 20 века // Язык и наука в конце 20 века. М., 1995, с. 239-320.

79. Демьянков В.З. словарь англо-русских терминов по прикладной лингвистике и автоматической переработке текста. М., 1982.

80. Демьянков В.З. Прагматические основы интерпретации высказывания // Изв. АН СССР, Сер. ЛиЯ, 1981, № 4, с.368-377.

81. Дмитровская М.А. Знание и мнение: образ мира, образ человека // Логический анализ языка. Знание и мнение. М., 1988, с.6-16.

82. Ельницкая С. «Возвышающий обман»: миротворчество и мифотворчество М.Цветаевой // М.Цветаева: 1892-1992. Норвический симпозиум. Нортфилд, Вермонт, 1992, с. 45- 62.

83. Женетт Ж. Пространство и язык // Женетт Ж. Фигуры: Работы по поэтике. Т.1.М., 1998, с. 126-132.

84. Женетт Ж. Повествовательный дискурс // Женетт Ж. Фигуры: Работы по поэтике. Т.2. М., 1998, с. 60-282.

85. Жолковский А.К. «Блуждающие сны» и другие работы. М., 1994.

86. Зайцева В. Шифтеры Якобсона и речевые акты // Р.Якобсон: Тексты, документы, исследования. М., 1999. С. 508-519.

87. Зализняк Анна А. О понятии «факт» в лингвистической семантике // Логический анализ языка: противоречивость и аномальность текста. М., 1990, с.21-33.

88. Земская Ю.Н. Динамика взаимодействия категорий времени и пространства в дискурсе персонажа: Антропоцентрический аспект (на материале романа М.Булгакова «Мастер и Маргарита). Дисс.к.ф.н., Барнаул, 1997. 197 с.

89. Золотова Г.А. Говорящее лицо и структура текста // Язык система. Язык -текст. Язык - способность. М., 1995, с. 120-132.92.3олотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М., 1982.

90. Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998.

91. Зубова JI.B. Поэзия М.Цветаевой. Лингвистический аспект. Л., 1989.

92. Зубова Л.В. Языковой сдвиг в позиции поэтического переноса (на материале поэзии М.Цветаевой) // ПСЛ 1985-1987. М., 1989, с.229-246.

93. Иванов Вяч.Вс. Нечет и чет // Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 1. М., 1995, с. 381-605.

94. Ионесян Е.Р. Знание и восприятие // Прагматика и проблемы интенсиональности. М., 1988, с. 214-135.

95. Ионесян Е.Р. Противоречивость и точка отсчета // Логический анализ языка: Противоречивость и аномальность текста. М., 1990, с. 33-45.

96. Исаакян ИЛ. Пространственные предлоги и альтернативные миры человека // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М., 1999. С. 239-244.

97. Иссерс О.С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. Омск, 1999.

98. Караулов Ю.Н. Общая и русская идеография. М., 1976.

99. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.

100. Карпухина В.Н. Аксиологические стратегии текстопорождения и интерпретации текста (на материале стихотворений Р. Киплинга и их переводов на русский язык). Дисс.канд. филолог, наук. Барнаул, 2001.

101. Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса. М., 1999.

102. Кибрик А.А. Моделирование многофакторного процесса: вывод референциального средства в русском дискурсе // Вестник МГУ, сер. фил-ия, 1997, №4.

103. Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса. М., 1999.

104. Кибрик А.А. Моделирование многофакторного процесса: вывод референциального средства в русском дискурсе // Вестник МГУ, сер. фил-ия, 1997, № 4.

105. Кибрик А.Е. Современная лингвистика: откуда и куда? // Вестник МГУ, сер. фил-ия, 1995, № 5. С. 93-104.

106. Князев Ю.Н. Настоящее время: семантика и прагматика // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997, с. 131-139.

107. Кобозева И.М, Лауфер Н.И. Об одном способе косвенного информирования // Изв. АН. Серия ЛиЯ. 1988, т.47, № 5, с. 426-472.

108. Кобозева И.М. Теория речевых актов как один из вариантов теории речевой деятельности // НЗЛ, в. 17. М., 1986, с.5-22.

109. Кожевникова К. Об аспектах связности в тексте как в целом // Синтаксис текста. М., 1981, с. 49-67.

110. Козовой В. М. Цветаева: две судьбы поэта // Козовой В. Поэт в катастрофе. М, 1994.

111. Колшанский В.Г. Соотношение субъективных и объективных факторов в языке. М., 1975.

112. Комлев Н.Г. Компоненты содержательной структуры слова. М., 1969.

113. Косиков Г.К. Р.Барт семиолог, литературовед // Барт Р. Избранные работы. М., 1994.

114. Кошелев А.Д. Наречие сейчас (ядро и прототипы) // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997, с.241-253.

115. Кравченко А.В. Глагольный вид и картина мира // Изв. АН, сер. ЛиЯ, 1995, т.54, № 1. с.49-65.

116. Кравченко А.В. Когнитивные структуры пространства и времени в естественном языке // Изв. АН. Серия ЛиЯ. 1996, т.55, № 3. с.3-25.

117. Кристева Ю. Семиотика: критическая наука и/или критика науки // Вестник МГУ, сер. фил-ия. 1997, № 1, с. 122-136.

118. Кронгауз М.А. Глагольная приставка, или координата времени // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997, с. 152-158.

119. Кронгауз М.А. Структура времени и значение слов // Логический анализ-языка: Противоречивость и аномальность текста. М., 1990, с. 45-52.

120. Куайн У.О. Референция и модальность // НЗЛ, в. 13. М., 1982, с. 87-109.

121. Кубрякова Е.С. Динамическое представление синхронной системы языка // Гипотеза в современной лингвистике. М., 1980, с.217-262.

122. Кубрякова Е.С. Части речи с когнитивной точки зрения. М., 1997.

123. Кубрякова Е.С. Язык пространства и пространство языка // Изв. АН. Серия ЛиЯ. 1996, т.56, № 3. с.22-31.

124. Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996.

125. Кузьмина Н.А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка. Екатеринбург-Омск, 1999.

126. Кустов а Г.И. Перцептивные события: участники, наблюдатели, локусы // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М., 1999. С. 229-239.

127. Кюльоли А. Что является научной проблемой в лингвистике? // Вестник МГУ, сер. фил-ия. 2000, № 3, с. 105-118.

128. Лагутин В.И. Проблемы анализа художественного диалога. Кишинев, 1991.

129. Лайонз Дж. Дейктические категории // Лайонз Дж. Введение в теоретическую лингвистику. М., 1978.

130. Лакофф Дж. Лингвистические гентгальты // НЗЛ, в. 10. М., 1981, с. 350369.

131. Лакофф Дж. Мышление в зеркале классификаторов У/ НЗЛ, в. 23. М., 1988, с. 12-52.

132. Лангаккер Р.У. Модель, основанная на языковом употреблении // Вестник МГУ, сер. фил-ия. 1997, № 4, с. 159-175.

133. Лангаккер Р.У. Природа грамматической валентности // Вестник МГУ, сер. фил-ия. 1998, № 5, с. 73-112.

134. Лебедева Л.Б. Высказывания о мире: содержательные и формальные особенности // Логический анализ языка: противоречивость и аномальность текста. М., 1990, с. 52-63.

135. Лебедева Н.Б. Полисигуативность глагольной семантики. Томск, 1999.

136. Левин Ю.И. Истина в дискурсе // Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М., 1998.

137. Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1993.

138. Литвиненко Н. "Рипост" М.Цветаевой // Парадокс о драме. М., 1994, с. 154-190.

139. Лолаев Т.П. О «механизме» течения времени // ВФ, 1996, JNT® 1. С. 51-57.

140. Лосев А.Ф. Философия имени. М., 1990.

141. Лосев А.Ф. Диалектика мифа // Миф. Число. Сущность. М., 1994, с.5-233.

142. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. М., 1994.

143. Лотман Ю.М. Культура и взрыв // Семиосфера. Спб., 2000. С. 12-150.

144. Лотман Ю.М. О двух моделях коммуникации в системе культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи, том 1. М., 1993, с.76-89.

145. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.

146. Лотман Ю.М. Текст в тексте // Лотман Ю.М. Избранные статьи, том 1. М., 1993, с.148-161.

147. Лукьянова Н.Н. Лингвистическая интерпретация текста как способ моделирования фрагмента языковой картины мира (на материалепроизведений Д. Хармса «Месть» и «Искушение»). Диссертация канд. филолог, наук. Барнаул, 2000.

148. Ляпон М.В. Языковая личность: поиск доминанты I/ Язык система. Язык-текст. Язык-способность. М., 1995, с. 260-277.

149. Майенова М.Р. Теория текста и традиционные проблемы поэтики Н НЗЛ, в.8. М., 1978, с. 425-442.

150. Макаров М Л. Интерпретативный анализ дискурса в малой группе. Тверь, 1998.

151. Мамардашвили М. Как я понимаю философию. М., 1990.

152. Маковский М.М. "Картина мира" и миры образов И ВЯ, 1992, № 6, с. 36-54.

154. Мейкин М. М. Цветаева: поэтика усвоения. М., 1997.

155. Мещеряков В.Н. Модальность текста и формирование личности читателя // Понимание менталитета и текста. Тверь, 1995, с. 95-106.

156. Минский М. Фреймы для представления знаний. М., 1979.

157. Мифы народов мира Энциклопедия: в 2-х т.т. М., 1991.

158. Мурзин Л.Н. Полевая структура языка // Фатическое поле языка. Пермь, 1998, с. 9-14.

159. Мурзин Л.Н., Штерн А.С. Текст и его восприятие. Саратов, 1991.

160. Николаева Т.М. Введение И Из работ московского семиотического круга. М., 1997, с.7-49.

161. Николаева Т.М. Лингвистика текста // НЗЛ, вып.8. М., 1978, с.425-442.

162. Ницше Ф. Рождение трагедии, или эллинство и пессимизм // Ницше Ф. Сочинения, в 2-х т.т. Т. 1. М., 1997.

163. Остин Дж. Как совершать действия при помощи слов? // Остин Дж. Избранное. М., 1999.

164. Очерки истории языка русской поэзии 20 века. М., 1995.

165. Павиленис Р.И. Понимание речи и философия языка // ГОЛ, в. 17. М., 1986, с.380-389.

166. Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью (референциальные аспекты семантики местоимений). М., 1985.

167. Падучева Е.В. Семантика вида и точка отсчета // Изв. АН СССР, сер. ЛиЯ, т.45, 1986, № 5. С.413-424.

168. Падучева Е.В. Семантика нарратива // Падучева Е.В. Семантические исследования. М., 1995, с. 193-419.

169. Падучева Е.В., Крылов С.А. Дейксис: общетеоретические и прагматические аспекты // Языковая деятельность в аспекте лингвистической прагматики. М., 1994, с. 25-97.

170. Падучева Е.В., Успенский В.А. Подлежащее или сказуемое? // Изв. АН, сер. ЛиЯ. 1979, т.38, №4, с. 349-361.

171. Палек Б. Кросс-референция: к вопросу о гиперсинтаксисе // НЗЛ, в. 8. М„ 1978, с. 243-259.

172. Панова Л.Г. Поэтическая грамматика времени // Изв. АН, Сер. ЛиЯ., 2000, т.59, №4, с. 27-36.

173. Паршин П.Б. Теоретические перевороты и методологический мятеж в лингвистике XX века //ВЯ, 1996, № 2, с. 19-43.

174. Пинто де Лима Ж. Новый подход к прототипам: прагматический взгляд // Вестник МГУ, сер. фил-ия, 1995, № 5, с. 117-127.

175. Платон Диалоги // Платон Сочинения в 4-х т.т. Т. 2. М, 1970.

176. Потебня А.А. Мысль и язык. Киев, 1994.

177. Пфютце М. Грамматика и лингвистика текста // НЗЛ, в. 8. М., 1978, с. 218-243.

178. Радченко О.А. Языковая картина мира или языковое миросозидание? //Изв. АН СССР, Сер. ЛиЯ, т. 49, 1990, № 5, с. 444-451.

179. Разумовская М. М.Цветаева. Миф и действительность. М., 1994.

180. Рассел Б. Язык //Человеческое познание. Киев, 1997.

181. Рассел Б. Дескрипции // ЮЛ, в.13. М., 1982, с. 41-55.

182. Ревзин Е. М.Цветаева: текст жизни текст поэзии, текст интерпретации //Новое литературное обозрение. 1997, № 24, с. 378-383.

183. Ревзина О.Г. Метафора в поэтическом идиолекте МЦветаевой // Словарь поэтического языка МДветаевой. В 4-х т. Т.З. Кн.1. М., 1999, с. 530.

184. Ревзина О.Г. Системно-функциональный подход в лингвистической поэтике и проблемы описания поэтического идиолекта И Диссертация в форме научного доклада на соискание ученой степени д.ф.н. М., 1998.

185. Ревзина О.Г. Язык и дискурс // Вестник МГУ, сер. фил-ия, 1999, № 1, с. 25-34.

186. Розенпггок-Хюсси О. Речь и действительность. М., 1994.

187. Руденко Д. И. Имя в парадигмах «философии языка». Харьков, 1990.

188. Руденко Д.И. Пространство: грань бытия // Философия языка: в границах и вне границ Т.2. Харьков, 1994. С. 129-168.

189. Русская грамматика, в 2-х тт. М, 1982.

190. Рябцева Н.К. Аксиологические модели времени // Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997, с. 78-96.

191. Рябцева Н.К. Ментальный модус: от лексики к грамматике // Логический анализ языка: метальные действия. М., 1993, с.51-58.

192. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993.

193. Сергеева Т.Д. Вопросы семантической типологии глагольной лексики. Барнаул, 1984.

194. Серль Дж. Косвенные речевые акты//НЗЛ, в.17. М., 1986, с.152-170.

195. Серль Дж. Референция как речевой акт // НЗЛ, в. 13 М., 1982, с. 179-203.

196. Серль Дж. Что такое речевой акт IIНЗЛ, в. 17. М., 1986, с. 134-152.

197. Сидорова М.Ю. Функциональная амбивалентность видо-временных форм в поэтическом тексте Н Вестник МГУ, сер. фил-ия, 2000, № 1, с. 95111.

199. Смирнов И.П. Порождение интертекста (элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б.Л.Пастернака). Спб., 1995.

200. Современный русский язык! Под ред. В.А. Белошапковой. М., 1989.

201. Соссюр де Ф. Курс общей лингвистики. Екатеринбург, 1999.

202. Степанов Г.В. Язык. Литература. Поэтика. М., 1988.

203. Степанов Ю.С. В трехмерном пространстве языка. Семиотические проблемы в лингвистике, философии, искусстве. М., 1986.

204. Степанов Ю.С. Иерархия имен и ранги субъектов И Изв. АН Сер. ЛиЯ. 1979, т.38, №4, с. 335-349.

205. Степанов Ю.С. Методы и принципы современной лингвистики. М., 1975.

206. Степанов Ю.С. Новый реализм // Степанов Ю.С. Язык и метод. К современной философии языка. М., 1998.

207. Степанов Ю.С. Пространства и миры «новый», «воображаемый», «ментальный» и прочие // Философия языка: в границах и вне границ Т.2. Харьков, 1994, с. 3-19.

208. Степанов Ю.С. Семиотика. М., 1971.

209. Талми Л. Отношение грамматики к познанию // Вестник МГУ, сер. фил-ия. 1999, №№ 1, 4, 6.

210. Тезисы Пражского лингвистического кружка // Звегинцев В.А. История языкознания 19-20вв. в очерках и извлечениях, ч.2. М, 1965, с. 123-141.

211. Теньер JI. Анафора. Анафорические слова // Теньер Л. Основы структурного синтаксиса. М., 1988.

212. Теория функциональной грамматики. Тем моральность. Модальность. Л. Д 990.

213. Теплицкая Н.И. Диалог с позиции теории речевых актов // ФН, 1984, № 4, с. 62-69.

214. Тодоров Ц. Грамматика повествовательного текста // НЗЛ, в. 8. М., 1978, с. 450-464.

216. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995.

217. Топоров В.Н. Пространство и текст // Из работ московского семиотического круга. М., 1997, с.455-516.

218. Топоров В.Н. Эней человек судьбы. 4.1. М., 1993.

219. Топорова Т.В. Язык и миф // Изв. АН, сер. ЛиЯ.2000, т.59, №5, с. 14-21.

220. Урынсон Е.В. Дух и душа: к реконструкции архаичных представлений о человеке // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М., 1999, с. 11-26.

221. Успенский Б.А. "Точки зрения" в плане пространственно-временной характеристики // Семиотика искусства. М., 1995, с.80-108.

222. Фава Э. О «наклонениях» как различительных признаках иллокутивной силы в речевых актах //Вестник МГУ, сер. фил-ия. 1998, № 5, с. 45-62.

223. Фатеева Н.И. Интертекстуальность и ее функции в художественном тексте // Изв.АН.Серия ЛиЯ.1997, т.56, №5, с. 12-22.

224. Федорова И.Р. Соотношение реальности/ирреальности в репрезентациях ситуативной возможности // Актуальные проблемы лингвистической семантики. Калининград, 1998. С. 88-95.

225. Филлмор Ч. Дело о падеже // H3JI, в. 10. М., 1981, с.496-531.

226. Филлмор Ч. Фрейм и семантика понимания У/ НЗЛ, в.23. М., 1988, с.369-496.

227. Франк Д. Семь грехов прагматики У/ НЗЛ, в. 17. М., 1986, с.332-363.

228. Фрумкина P.M. Есть ли у современной лингвистики своя эпистемология? // Язык и наука в конце 20 века. М., 1995, с. 74-117.

229. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных знаний. Спб., 1994.

231. Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.

232. Хализев Н.Д Монолог и диалог в драме // Изв. АД сер. ЛиЯ. 1981, т.40, №6, с. 521-532.

233. Хализев Н.Д. Драма как род литературы. М., 1978.

234. Хэйраартс Д. Принципы прагматической ономасиологии // Вестник МГУ, сер. фил-ия, 1995, № 5, с. 127-136.

235. Цветаева МИ. Неизданное. Сводные тетради. М., 1997.

236. Цветаева М.И. Поэт и время // Цветаева М.И. За всех противу всех! М., 1992, с.269-284.

237. Цветаева М.И. Театр. М., 1988.

238. Цивьян Т.В. О структуре времени и пространства в романе Достоевского "Подросток" // Из работ московского семиотического крута. М., 1997, с.661-707.

239. Цнммерлинг А.В. Субъект состояния и субъект оценки У/ Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М., 1999, с. 221-229.

240. Человеческий фактор в языке. Коммуникация. Модальность. Дейксис. М., 1992.

241. Человеческий фактор в языке. Языковые механизмы экспрессивности. М., 1991.

242. Ченки А. Современные подходы к семантике: сходства и различия в теориях и целях // ВЯ, 1996, № 2, с. 68-79.

243. Черная Е.Р. Многомерные операторы в анализе временных контекстов // Логический анализ языка: Противоречивость и аномальность текста. М., 1990, с. 63-71.

244. Шарикова Ф.Н. Прагматическая обусловленность темпоральных и модальных характеристик художественной прозы. Автореферат дисс-ции к.ф.н. Краснодар, 2000. 19 с.

245. Швейцер В. Быт и Бытие М. Цветаевой. М., 1992.

246. Шиловский Д.П. Исчисление пространства в архаическом космогоническом тексте: к интерпретации стихов 736-738 «Теогония» Гесиода II Вестник МГУ, сер. филология. 1998, № 6.

247. Ширяев Е.Н. Синтаксис // Русский язык в его функционировании. Уровни языка. М., 1996, с.181-231.

248. Шкловский В. Искусство как прием // Шкловский В. Гамбургский счет. М., 1990.

249. Шмелев А.Д. Суждения о вымышленном мире: референция, истинность, прагматика // Логический анализ языка: Истина и истинность в культуре и языке. М., 1995, с. 115-127.

250. Шмелев А.Д. Лицо и время в наивно-языковой картине мира // Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира. М., 1997, с.319-373.

251. Шмидт З.Й. «Текст» и «история» как базовые категории Н НЗЛ, в.8. М., 1978, с. 89-111.

252. Щур Г.С. Теории поля в лингвистике. М., 1974.

253. Эко У. Границы интерпретации // Новое литературное обозрение. 1996, №21, с. 10-22.

При изучении дискурса, как и любого естественного феномена, встает вопрос о классификации: какие типы и разновидности дискурса существуют. Самое главное разграничение в этой области - противопоставление устного и письменного дискурса. Это разграничение связано с каналом передачи информации: при устном дискурсе канал - акустический, при письменном - визуальный. Иногда различие между устной и письменной формами использования языка приравнивается к различию между дискурсом и текстом.

Несмотря на то, что в течение многих веков письменный язык пользовался большим престижем, чем устный, совершенно ясно, что устный дискурс - это исходная, фундаментальная форма существования языка, а письменный дискурс является производным от устного. Большинство человеческих языков и по сей день являются бесписьменными, т.е. существуют только в устной форме. После того как лингвисты в 19 в. признали приоритет устного языка, еще в течение долгого времени не осознавалось то обстоятельство, что письменный язык и транскрипция устного языка - не одно и то же. Лингвисты первой половины 20 в. нередко считали, что изучают устный язык (в положенном на бумагу виде), а в действительности анализировали лишь письменную форму языка. Реальное сопоставление устного и письменного дискурса как альтернативных форм существования языка началось лишь в 1970-е годы.

Различие в канале передачи информации имеет принципиально важные последствия для процессов устного и письменного дискурса (эти последствия исследованы У. Чейфом). Во-первых, в устном дискурсе порождение и понимание происходят синхронизированно, а в письменном - нет. При этом скорость письма более чем в 10 раз ниже скорости устной речи, а скорость чтения несколько выше скорости устной речи. В результате при устном дискурсе имеет место явление фрагментации: речь порождается толчками, квантами - так называемыми интонационными единицами, которые отделены друг от друга паузами, имеют относительно завершенный интонационный контур и обычно совпадают с простыми предикациями, или клаузами (clause). При письменном же дискурсе происходит интеграция предикаций в сложные предложения и прочие синтаксические конструкции и объединения. Второе принципиальное различие, связанное с разницей в канале передачи информации, - наличие контакта между говорящим и адресатом во времени и пространстве: при письменном дискурсе такого контакта в норме нет (поэтому люди и прибегают к письму). В результате при устном дискурсе имеет место вовлечение говорящего и адресата в ситуацию, что отражается в употреблении местоимений первого и второго лица, указаний на мыслительные процессы и эмоции говорящего и адресата, использование жестов и других невербальных средств и т.д. При письменном же дискурсе, напротив, происходит отстранение говорящего и адресата от описываемой в дискурсе информации, что, в частности, выражается в более частом употреблении пассивного залога. Например, при описании научного эксперимента автор статьи скорее напишет фразу "Это явление наблюдалось только один раз", а при устном описании того же эксперимента с большей вероятностью может сказать "Я наблюдал это явление только один раз".

Несколько тысячелетий назад письменная форма языка возникла как способ преодолеть расстояние между говорящим и адресатом - расстояние как пространственное, так и временное. Такое преодоление стало возможно лишь при помощи особого технологического изобретения - создания физического носителя информации: глиняной дощечки, папируса, бересты и т.д. Дальнейшее развитие технологии привело к появлению более сложного репертуара форм языка и дискурса - таких, как печатный дискурс, телефонный разговор, радиопередача, общение при помощи пейджера и автоответчика, переписка по электронной почте. Все эти разновидности дискурса выделяются на основе типа носителя информации и имеют свои особенности. Общение по электронной почте представляет особый интерес как феномен, возникший около 15 лет назад, получивший за это время огромное распространение и представляющий собой нечто среднее между устным и письменным дискурсом. Подобно письменному дискурсу, электронный дискурс использует графический способ фиксации информации, но подобно устному дискурсу он отличается мимолетностью и неформальностью. Еще более чистым примером соединения особенностей устного и письменного дискурса является общение в режиме Talk (или Chat), при котором два собеседника "разговаривают" через компьютерную сеть: на одной половине экрана участник диалога пишет свой текст, а на другой половине может видеть побуквенно появляющийся текст своего собеседника. Исследование особенностей электронной коммуникации является одной из активно развивающихся областей современного дискурсивного анализа.

Помимо двух фундаментальных разновидностей дискурса - устной и письменной - следует упомянуть еще одну: мысленную. Человек может пользоваться языком, не производя при этом ни акустических, ни графических следов языковой деятельности. В этом случае язык также используется коммуникативно, но одно и то же лицо является и говорящим, и адресатом. В силу отсутствия легко наблюдаемых проявлений мысленный дискурс исследован гораздо меньше, чем устный и письменный. Одно из наиболее известных исследований мысленного дискурса, или, в традиционной терминологии, внутренней речи принадлежит Л.С. Выготскому.

Более частные различия между разновидностями дискурса описываются с помощью понятия жанра. Это понятие первоначально использовалось в литературоведении для различения таких видов литературных произведений, как, например, новелла, эссе, повесть, роман и т.д. М.М. Бахтин и ряд других исследователей предложили более широкое понимание термина "жанр", распространяющееся не только на литературные, но и на другие речевые произведения. В настоящее время понятие жанра используется в дискурсивном анализе достаточно широко.

Исчерпывающей классификации жанров не существует, но в качестве примеров можно назвать бытовой диалог (беседу), рассказ (нарратив), инструкцию по использованию прибора, интервью, репортаж, доклад, политическое выступление, проповедь, стихотворение, роман. Жанры обладают некоторыми достаточно устойчивыми характеристиками. Например, рассказ, во-первых, должен иметь стандартную композицию (завязка, кульминация, развязка) и, во-вторых, обладает некоторыми языковыми особенностями: рассказ содержит каркас из упорядоченных во времени событий, которые описываются однотипными грамматическими формами (например, глаголами в прошедшем времени) и между которыми есть связующие элементы (типа союза потом). Проблемы языковой специфики жанров разработаны пока недостаточно. В исследовании американского лингвиста Дж. Байбера было показано, что для многих жанров выделить устойчивые формальные характеристики весьма затруднительно. Байбер предложил рассматривать жанры как культурные концепты, лишенные устойчивых языковых характеристик, и дополнительно выделять типы дискурса на основе эмпирически наблюдаемых и количественно измеримых параметров - таких, как использование форм прошедшего времени, использование причастий, использование личных местоимений и т.п.

Следует различать разные уровни структуры - макроструктуру, или глобальную структуру, и микроструктуру, или локальную структуру.

Микроструктура дискурса - это членение дискурса на минимальные составляющие, которые относят к дискурсивному уровню. В большинстве современных подходов такими минимальными единицами считаются предикации, или клаузы (клауза - несамостоятельное предложение, входящее в состав другого предложения). В устном дискурсе эта идея подтверждается близостью большинства интонационных единиц к клаузам. Дискурс, таким образом, представляет собой цепочку клауз. В психолингвистических экспериментах по воспроизведению ранее полученной вербальной информации обычно выясняется, что распределение информации по клаузам относительно неизменно, а объединение клауз в сложные предложения чрезвычайно изменчиво. Поэтому понятие предложения оказывается для структуры дискурса менее значимым, чем понятие клаузы.

Макроструктура дискурса - это членение на крупные составляющие: эпизоды в рассказе, абзацы в газетной статье, группы реплик в устном диалоге и т.д. Между крупными фрагментами дискурса наблюдаются границы, которые помечаются относительно более длинными паузами (в устном дискурсе), графическим выделением (в письменном дискурсе), специальными лексическими средствами (такими служебными словами или словосочетаниями, как а, так, наконец, что касается и т.п.). Внутри крупных фрагментов дискурса наблюдается единство - тематическое, референциальное (т.е. единство участников описываемых ситуаций), событийное, временное, пространственное и т.д. Различными исследованиями, связанными с макроструктурой дискурса, занимались Е.В. Падучева, Т. ван Дейк, Т. Гивон, Э. Шеглофф, А.Н. Баранов и Г.Е. Крейдлин и др.

Специфическое понимание термина "макроструктура" представлено в трудах известного нидерландского исследователя дискурса Т. ван Дейка, способствовавшего созданию лингвистики текста и впоследствии дискурсивного анализа как научных дисциплин. Согласно ван Дейку, макроструктура - это обобщенное описание основного содержания дискурса, которое адресат строит в процессе понимания. Макроструктура представляет собой последовательность макропропозиций, т.е. пропозиций, выводимых из пропозиций исходного дискурса по определенным правилам (так называемым макроправилам). К числу таких правил относятся правила сокращения (несущественной информации), обобщения (двух или более однотипных пропозиций) и построения (т.е. комбинации нескольких пропозиций в одну). Макроструктура строится таким образом, чтобы представлять собой полноценный текст.

Макроправила применяются рекурсивно (многократно), поэтому существует несколько уровней макроструктуры по степени обобщения. Фактически макроструктура по ван Дейку в других терминах называется рефератом или резюме. Последовательно применяя макроправила, теоретически можно построить формальный переход от любого исходного текста к реферату, состоящему из нескольких предложений. Макроструктуры соответствуют структурам долговременной памяти - они суммируют информацию, которая удерживается в течение достаточно длительного времени в памяти людей, услышавших или прочитавших некоторый дискурс. Построение макроструктур слушающими или читающими - это одна из разновидностей так называемых стратегий понимания дискурса. Понятие стратегии пришло на смену идее жестких правил и алгоритмов и является базовым в концепции ван Дейка. Стратегия - способ достижения цели, который является достаточно гибким, чтобы можно было скомбинировать несколько стратегий одновременно.

Помимо "макроструктуры" ван Дейк выделяет также понятие суперструктуры - стандартной схемы, по которой строятся конкретные дискурсы. В отличие от макроструктуры, суперструктура связана не с содержанием конкретного дискурса, а с его жанром. Так, нарративный дискурс, согласно У. Лабову, стандартно строится по следующей схеме: краткое содержание - ориентация - осложнение - оценка - разрешение - кода. Такого типа структуры часто именуют нарративными схемами. Другие жанры дискурса также имеют характерные суперструктуры, но изучены гораздо хуже.

Многочисленные публикации ван Дейка сделали термин "макроструктура" чрезвычайно популярным - но, парадоксальным образом, скорее в том значении, для которого он сам предлагал термин "суперструктура"; последний же сколь-нибудь широкого распространения не получил.

Еще один важный аспект глобальной структуры дискурса был отмечен американским психологом Ф. Бартлеттом в книге "Память" (Remembering, 1932). Бартлетт обнаружил, что при вербализации прошлого опыта люди регулярно пользуются стереотипными представлениями о действительности. Такие стереотипные фоновые знания Бартлетт называл схемами. Например, схема квартиры включает знания о кухне, ванной, прихожей, окнах и т.п. Характерная схема поездки на дачу может включать такие компоненты, как "прибытие на вокзал", "покупка билета на электричку" и т.д.

Наличие схематических представлений, разделяемых языковым сообществом, решающим образом влияет на форму порождаемого дискурса. Это явление было заново "открыто" в 1970-е годы, когда появился целый ряд альтернативных, но весьма близких по смыслу терминов. Так, американские специалисты в области искусственного интеллекта предложили термины "фрейм" (М. Минский) и "скрипт" (Р. Шенк и Р. Абельсон). "Фрейм" в большей степени относится к статическим структурам (типа модели квартиры), а "скрипт" - к динамическим (типа поездки на дачу или посещения ресторана), хотя сам Минский предлагал использовать термин "фрейм" и для динамических стереотипных структур. Английские психологи А. Сэнфорд и С. Гаррод пользовались понятием "сценарий" (scenario), очень близким по смыслу к термину "скрипт". Очень часто никакого различия между понятиями "скрипт" и "сценарий" не проводится; при этом в русском языке используется обычно второй термин.

Следует заметить, что еще до М. Минского термин "фрейм", а также производные термины "фрейминг" и "рефрейминг" использовались Э. Гоффманом и его последователями в социологии и социальной психологии для обозначения различных способов видения общественно значимых проблем, а также средств, используемых для поддержания того или иного видения.

Вопросы структуры дискурса интегрируются с вопросами о его связности. Различают глобальную и локальную связность. Глобальная связность дискурса обеспечивается единством темы (иногда используется также термин "топик") дискурса. В отличие от темы предикации, как правило ассоциируемой с некоторой именной группой или обозначаемым ею предметом (референтом), тема дискурса обычно понимается либо как пропозиция (понятийный образ некоторого положения дел), либо как некоторый конгломерат информации. Тема обычно определяется как то, о чем идет речь в данном дискурсе. Локальная связность дискурса - отношения между минимальными дискурсивными единицами и их частями. Американский лингвист Т. Гивон выделяет четыре типа локальной связности (особенно характерных для нарративного дискурса): референциальную (тождество участников), пространственную, временную и событийную. Событийная связность, фактически, является предметом исследования в теории риторической структуры. Впрочем, эта теория предлагает единый подход и к локальной, и к глобальной связности.

Среди некоторых языковедов бытует мнение, что на уровне дискурса, т. e. выше предложения, отсутствует какая-то ни было лингвистическая (структурная) организация. Возможно, что эти ученые, по выраже­нию М. Стабза, просто не искали в дискурсе признаков такой организации . Если принять эту точку зрения, то придется признать, что любая устная беседа, любой разговор состоят из беспорядочной совокупно­сти предложений. Однако все нормальные носители языка интуитивно, а по­рой и осознанно (например, в процессе обучения или анализа) определяют замечательное свойство дискурса, заключающееся в том, что далеко не любое высказывание можно поместить после какого-то другого высказывания [хотя бы частичное экспериментальное подтверждение этому - Макаров 1992; ср.: Макаров 1990b; Шахнарович 1991]. Значит, существует определенный поря­док коммуникативных ходов в диалоге, структура обменов речевыми дей­ствиями.

В разгоревшейся дискуссии о конверсационной структуре [см.: Searle e. a. 1992] можно было встретить временами прямо противоположные суждения. С одной стороны, существование социокультурно идентифицируемых типов дискурса и ощущений по поводу их структуры позволяют говорить о струк­турности разговоров, рассказов, уроков и т. п., хотя бы потому, что в них можно выделить начало, середину и конец, пусть это и не столь четкая струк­турность по сравнению с низшими уровнями языка: «It is perfectly plausible that languages are tightly patterned at the lower levels of phonology, morphology and syntax, and that discourse is more loosely constructed. Nevertheless, it is quite obvious that menus, stories and conversations have beginnings, middles and ends, and that is already a structural claim» .

С другой стороны, эта заявка о структурности дискурса была просто вы­смеяна Дж. Сёрлем простой аналогией с кружкой пива, у которой тоже есть начало, середина и конец: «they all have a beginning, a middle, and an end, but then, so does a glass of beer» . Хотя с такими аргументами согласиться трудно: доводов, в том числе опытных, в пользу существования структуры дискурса намного больше .

Во многом эти разногласия вызваны сосредоточенностью ряда ученых на исследовании структуры форм повседневного бытового речевого общения (conversation) - наименее структурированного из всех типов дискурса. Но раз­говор - это лишь частный случай дискурса, о чем мы договорились в третьей

главе. Вот в чем состоят отличия разговора от наиболее структурированных типов дискурса, включая ритуализованные, институциональные [урок, засе­дание суда или телеинтервью - см.: Jucker 1992: 85]:

Таблица 8. Дискурс: процесс или структура?